Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Библия. Том 2

В дальнейшем на протяжении двух тысяч лет христианство проявило удивительную стабильность: хотя оно непрерывно сотрясалось многочисленными ересями, но дискуссии (христологическая о взаимоотношении в Христе человеческого и божественного, о святом духе «филиокве» и т.п.) касались весьма частных, третьестепенных вопросов, не затрагивая основ вероучения. Кстати сказать, до сих пор никем на самом деле не объяснен накал этих дискуссий, никак не соответствующий ничтожности их тем, но приводивший, тем не менее, к серьезнейшим политико–религиозным последствиям. Например, спор о «филиокве» повлек разделение западной и восточной церквей.

Еще более удивительна универсальность христианской религии, зародившейся в недрах рабовладельческого общества как вера низших, угнетенных слоев, ставшей официальной религией этого же общества, оказавшейся полностью адекватной феодальному обществу, в рамках которого она получила главенствующее значение, не утратившей своих позиций и при переходе к капитализму и сумевшей во многом сохранить их в наше время империалистических государств и социалистических революций.

Но что уже никак необъяснимо, так это сочетание всех этих трех свойств, (одномоментности создания, стабильности и универсальности), поскольку каждое из них очевидным образом отрицает два других. В частности, одномоментное создание столь исключительного вероисповедания безусловно является чудоми не могло быть осуществлено обыкновенными людьми без помощи «высших» сил.

Этому соображению апологетов христианской религии материалистически мыслящие историки–атеисты противопоставить ничего по–существу не смогли. Наиболее последовательной является, по–видимому, точка зрения итальянского марксиста А. Донини, который чтобы спасти одномоментность отвергает стабильность и универсальность, заявляя, что христианство подобно всем прочим религиям «стремится внушить, что ее идеологический багаж не претерпевает изменений, и скрывает за этим фасадом фиктивной преемственности серьезные изменения, вытекающие из преобразования общественных отношений» ([154], стр. 195). Однако ясно, что здесь А. Донини подменяет одну проблему другой и вопрос, почему же христианство смогло пройти через все общественные формации, оставаясь в принципе единым, остается у него без ответа. Возникновение же христианства он характеризует как образец явления «уже достаточно раскрытого историческим исследованием, хорошо документированного (так! — Авт.) и лишенного чего бы то ни было таинственного или сверхъестественного. Недавние археологические открытия и найденные в послевоенное время в Палестине и в Египте документы подтверждают (!? — Авт.), что в истории формирования христианства нет ничего такого, что невозможно было бы объяснить» ([154], стр. 193).

После всего сказанного выше обсуждать этот пассаж Донини нет нужды и можно только присоединиться к его же словам, которые он обращает к противникам своей концепции, что «от таких догматических и, позволительно сказать, самонадеянных взглядов необходимо отмежеваться» ([154], стр. 193).

Единственной альтернативой к тезису о «боговдохновенности» евангельских книг является полный пересмотр всей истории их создания. Уникальные особенности христианской религии можно объяснить только признав евангелия плодом длительного многовекового развития широко распространенной религии.Это означает, что евангелия представляют собой не исходный пункт, а венец развития христианствахотя бы на некотором его этапе.

Столь ответственный вывод нуждается, конечно, в более серьезном обосновании. Мы вернемся к нему с совершенно иных позиций в гл. 11.

1. Нет никакой уверенности в правильности ортодоксальных временных и пространственных рамок библейских событий (как ветхозаветных, так и новозаветных). Более того, есть все основания в них сомневаться; хотя бы потому, что, несмотря на все усилия, для них не нашлось надежных археологических подтверждений (см. § 2).

2. Нужно думать, что известная нам форма христианства не появилась вдруг две тысячи лет назад и в полной сохранности дошла до наших дней, а возникла в результате длительного эволюционного развития. Вполне возможно, что исходные его формы столь же далеки от современного нам христианства, как человек от лягушки (см. § 2).

3. Нет никакой уверенности и в правильности чтения библейских имен (как личных, так и географических). Их огласовка принадлежит средним векам и произведена по неясным и заведомо шатким основаниям (см. § 1).

4. Имеющиеся рукописи Библии и их фрагменты не допускают надежных, независимых датировок, а их история прослеживается только в средние века (см. § 1).

Библейские книги III Царств и IV Царств, называемые также I Царей и II Царей, содержат подробное изложение династической истории двух царств: Израильского и Иудейского. В этой главе мы сравним династические потоки этих царств с династическими потоками римских империй и покажем, что израильское царство списано с западной римской империи, а иудейское — с восточной.

Это означает, в частности, что никаких самостоятельных израильско–иудейских царств никогда не было. Кроме того, это означает, что библейские книги Царей составлены не ранее V—VI века н.э.

Прежде всего, нам нужно выяснить один вспомогательный, но, тем не менее, очень важный вопрос, касающийся библейских этнонимов (названий народов).

В Библии используется три этнонима, которые современная традиция отождествляет с этнонимом «еврей». Это — «сын Израиля», «сын Иуды» и «еврей». Замечательно, что этноним «еврей» (что, кстати сказать, значит «переселенец», (см. [1], стр. 367)) в Библии почти не используется (всего 14 раз и притом в ситуациях, заставляющих предполагать средневековые вставки комментаторов–переписчиков; см. [1], стр. 364—370). Зато этноним «Израиль» (и его производные) используется постоянно (более тысячи раз).

Слово «Израиль», ИСРА–ЭЛ, означает «Богоборец» (по–видимому, в смысле «Борец с чужими богами» (см. [1], стр. 367)). Известный эпизод борьбы Иакова с богом (Бытие, XXXII, 24—30), после которой Иаков и был назван Израилем, явно является попыткой объяснения (в рамках «народного этимологирования») этого имени. Таким образом, этноним «сын Израиля» («израильтянин») имеет религиозный смысл и находится в одном ряду с такими словами как «православный» и «правоверный». Подобно тому, как для русского крестьянина имя «православный» было самоназванием синонимичным этнониму «русский», сочетание «сын Израиля» было равнозначно сочетанию «представитель еврейского народа». Однако, на самом деле никаких фактических оснований для такого отождествления нет и его правомерность нуждается в обосновании. Поэтому впредь до выяснения необходимо тщательно различать этнонимы «еврей» и «израильтянин». Чтобы даже ненароком не оказаться в плену традиционных ассоциаций, мы будем последний этноним переводить как «богоборец», оставляя на будущее вопрос о его совпадении с этнонимом «еврей».