Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Библия. Том 2

Морозов выдвигает предположение, не является ли Юлиан еще одним отражением Иисуса(или точнее, Иисус отражением Юлиана)? Он пишет, что эти два человека «похожи на две фотографии с одного и того же здания, снятые с двух разных сторон. На одной фотографии мы видим парадный фасад, а на другой — заднюю сторону. Обе фотографии различны на первый взгляд, но не полны друг без друга, и некоторые общие детали контура наводят на мысль, что это лишь две стороны одного и того же здания» ([7], стр. 105).

На первый взгляд это предположение кажется совершенно диким, Но в чем, собственно говоря, состоит его дикость? Только в том, что оно противоречит твердо устоявшемуся представлению, что Юлиан был врагом христианства, отступником, апостатом. Если мы сможем выяснить, как это представление возникло, то тем самым это основное возражение против предположения Морозова будет устранено.

Выдающаяся личность Юлиана бесспорно оставила многочисленные и разнообразные отпечатки (как в устной, так и в письменной традиции). Одни из них легли впоследствии в основу евангельской легенды, другие дали начало «языческим» мифам о Вакхе—Дионисе, а третьи сохранили воспоминание о римском императоре, потрясшем до основания всю империю введением нового культа. Когда после X века обрывки сведений об этом культе были сопоставлены с евангельской легендой, он был воспринят как «языческий», а потому информация о введении его Юлианом была истолкована как информация о «восстановлении язычества». Поскольку ее евангельский вариант был уже отброшен на 300 лет назад, никакая другая интерпретация деятельности Юлиана была невозможна. Это объясняет также отсутствие четкости в описании смерти Юлиана. Эта смерть была придумана для того, чтобы закруглить цикл героических мифов о Великом Царе, как выдающемся воине–полководце, и оторвать его от цикла сентиментальных мифов о нем же как друге всех страждущих и плененных. Окончательно легенда о смерти сложилась, когда было добавлено знаменитое восклицание: «Ты победил, Галилеянин!».

Гипотезу Морозова о совпадении Великого Царя (Иисуса) с Юлианом поддерживает также то соображение, что в древности имя рассматривалось как неотъемлемое качество человека (на этом, в частности, основаны многие приемы магии). Поэтому имя «Великий Царь» мог иметь только коронованный властитель, а не какой–то монах, пусть даже царского рода. Кроме того, никакой монах не мог в тогдашних условиях установить и распространить новую литургию без содействия императора, являвшегося также верховным первосвященником. Поэтому описанная в «Житиях» борьба Великого Царя с Валентом должна была в первую очередь происходить в государственном плане, а лишь затем в религиозном.

Морозов видит в превращении Юлиана в «отступника» от истинной веры — «злую иронию судьбы» ([7], стр. 155). Конечно, здесь виновата не «судьба». Это превращение было вызвано железной политической необходимостью, потребовавшей от евангельского культа проклятия своему прежнему богу в целях укрепления новейшей его трактовки в монашествующе–аскетическом плане. Отрицая прежний вакхический культ, евангелическая церковь должна была отринуть и ее основателя.

К слову сказать, Юлиан действительно был «отступником», только не от еще тогда не существовавшего христианства, а от арианства–ааронства. Таким образом, позднейшим хулителям Юлиана не надо было даже изобретать его отступничества; достаточно было перенести его объект на помещенного за 300 лет перед ним Иисуса Христа.

В своем отрицании Юлиана церковь не остановилась и перед прямой подделкой. Имеются сочинения, якобы принадлежавшие Юлиану, в которых подробно излагаются принципы его поклонения Богу–Солнцу. По–видимому, нет сомнения, что в первоначальном культе Юлиана было довольно много элементов солнцепоклонничества (которые в дальнейшем отпали, потому что на первый план в культе выдвинулся сам Юлиан в образе богочеловека Иисуса). Но вместе с тем приписываемые Юлиану сочинения написаны столь хорошим и литературно обработанным языком, что в средневековом их происхождении не может быть никаких сомнений. Как замечает Морозов, «Это — типичная схоластика Средневековья, и вот опять мы ничего не знаем о действительном облике Юлиана…» ([7], стр. 106).

Заметим, кстати, что на основании «его» сочинений Юлиан причисляется историками к последователям солнечного культа Митры. Вместе с тем аналогии между митраизмом и христианством неоднократно обсуждались историками религии. По мнению Морозова эти аналогии столь глубоки, что они однозначно указывают на общее происхождение обоих культов от Юлиана.Мы на этом останавливаться не будем, поскольку обсуждение пары Христос–Митра уведет нас далеко в сторону.

Раздвоению образа Юлиана способствовало, по мнению Морозова, наличие в биографии Юлиана двух резко различающихся периодов: в молодости как знаменитого полководца и законодателя и в последующей жизни как священника, ученого и высшего главы нового культа. (Намек на это, правда, уже извращенный последующими интерпретациями, можно видеть в Аммиановском разделении на Юлиана–Цезаря и Юлиана–Августа.) С этой точки зрения, Василий Великий в роли пастыря церкви должен оказаться хронологическим продолжением Юлиана, императора. С лакуной в 7 лет (с 363 г. по 370 г.) так и оказывается в действительности. Эта лакуна ушла у Юлиана на перестройку с роли императора на роль пастыря. Замечательно, что внутри этой лакуны и произошло столбование (368 г.).

Что же происходило в интервале 363—370 гг.? Начало этого интервала ознаменовалось приходом к власти Валентиниана I (в переводе «Мощного») и его брата Валента. Оба брата носят практически тождественные имена и в истории характеризуются практически одинаково как жестокие тираны, находящие удовольствие и радость в пролитии человеческой крови. Морозов высказывает гипотезу, что на самом деле эта характеристика относится только к одному из двух братьев, и что его черты были приписаны другому брату для сокрытия того, что на самом деле это был Юлиан (!), вернувшийся из похода на персов. Подтверждение этой гипотезы Морозов видит в Библии, где в соответствующих отрезках богоборческого и богословского династических потоков наблюдается путанное раздвоение власти. Почти одновременно появляется богоборческий царь Васа (аналог Василия?) и Богославский царь Аса (которого мы отождествили с Иисусом), а затем преемник Васы — Эла (или Элий), т.е. тот же Юлиан. Далее на сцене появляется пророк Илья (имя которого является вариантом имени Юлиан, и который подобно Иисусу живым возносится на небо) и его современник, грешный царь Ахав (аналог Валента–Нерона). В этих еврейских персонажах проглядывают те же деятели IV в. и в тех же соотношениях сил. Выделяя самое общее и существенное, мы здесь можем констатировать борьбу каких–то двух властелинов под знаменем двух враждебных вероучений.