Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Античность. Том 1

Традиционное представление о средневековой учености сложилось на основе сочинений, пропагандирующих «официальную», мертвенную идеологию, тогда как живые и ищущие силы, скрывшиеся под псевдонимами, были отнесены в древность.

Конечно, противники официальной идеологии не составляли единого фронта и пользовались умозрительным, а не экспериментальным методом. Они не изучали мир, а строили о нем догадки. Этим и объясняется широкое разнообразие «античных научных школ», объединенных только противодействием церковному миросозерцанию.

Отрицая существование «античной науки», мы с необходимостью должны отвергнуть и представление об ужасающей катастрофе V века, когда нашествие варваров якобы уничтожило «античную цивилизацию» и человечество было вынуждено начать свое культурное развитие заново.

Вообще, историческая концепция катастроф, будучи с литературной точки зрения очень драматической и захватывающей, не имеет в действительности под собой никаких оснований и является рудиментом некоей общей точки зрения, существовавшей в XVIII—XIX веках, не только в истории, но и в других науках. Наиболее ярким примером является «теория катастроф» Жоржа Кювье, основателя сравнительной палеонтологии. Он считал, что на нашей планете неоднократно происходили колоссальные катастрофы, в результате которых погибало большинство обитателей Земли. После каждого такого переворота животный мир возрождался заново, но уже в ином составе (точь–в–точь как в традиционной истории гибнут и возрождаются цивилизации). Эта теория продержалась до середины XIX века, когда Дарвин обосновал свое «эволюционное учение» — теорию непрерывной эволюции, непрерывного нарастания биологического потенциала.

Представление, что драматичные картины гибели целых цивилизаций должны уступить место непрерывной эволюционной схеме (не отрицающей, конечно, революции, поднимающих общество на следующую степень развития), неоднократно поднималось в исторической науке.

«В западноевропейской историографии существует весьма влиятельная по учености и талантливости своих представителей школа так называемых романистов. Для школы романистов политический и социальный строй средневековой Европы представляет собой лишь дальнейшее развитие явлений и форм, уже выработанных римским миром, который, по ее мнению, не был сокрушен под ударами варваров, потому что то, что прежде понимали под так называемым нашествием варваров, видя в нем катастрофу, насильственно разгромившую римское государство, есть не больше как историческая легенда.. »([49], стр. 25—26).

Тем не менее, то, что в целом историческая наука еще не отрешилась от «катастрофических» представлений и не перешла к эволюционным представлениям, является печальным, но неоспоримым фактом, Причиной тому, бесспорно, был гипноз уверенности в существовании античной культуры и науки, внезапное исчезновение которой с лица Земли объяснить иначе как катастрофой очень трудно.

В буржуазной историографии были, естественно, и другие причины. Как пишет проф. Петрушевский, излагая мнение известного буржуазного ученого Мейера: «Мейер ополчается против «ложного» мнения, будто историческое развитие народов, живших вокруг Средиземного моря, шло непрерывно по восходящей линии; распространение этого мнения он приписывает «популярной философии, которая, как известно, охотно занимается теорией прогресса и, не заботясь о фактах, составляет только красивые системы…» ([49]. стр. 31) Нам–то ясно, от какой «популярной философии» так легко и безапелляционно отмахнулся Мейер…

Морозов неоднократно подчеркивает эволюционный характер своей теории, и это представляется нам одним из наиболее привлекательных ее аспектов и одним из наиболее глубоких ее теоретических подтверждений.

В апокрифированных средневековых сочинениях неизбежно должны оставаться следы их происхождения. Поэтому в основанной на них традиционной истории должны иметь место определенные параллелизмы между событиями в античности и в средние века. И действительно, многие исследователи с большим или меньшим удивлением обнаруживали, что средние века повторяют во многих отношениях античность. Так как эти повторения традиционная история довольно успешно объясняет, скажем, единством общих законов развития человеческого общества или другими соображениями, то они подтверждают утверждение об апокрифированности античной литературы лишь постольку, поскольку это утверждение объясняет их без каких–либо дополнительных гипотез и соображений. Этот вопрос мы подробнее рассмотрим в гл. 16—18, а сейчас, в качестве одного из примеров, лишь отметим, что политическое устройство Римской республики IX—X веков разительно напоминает политическое устройство «классической республики»: имеется сенат, ежегодно избираются два консула, а религиозная жизнь направляется великими понтификами (которые получили имя «пап» лишь в XI веке).

Впрочем, об этом периоде истории Рима мало что известно. С нашей точки зрения, это неудивительно, так как большая часть информации о нем апокрифирована в древность.

Вообще, надо заметить, что неправильно представлять историю средних веков как нечто завершенное и ясное, даже в основных чертах. Напротив, она полна темных мест и зияющих провалов, длительностью чуть ли не в столетия, от которых до нас не дошло практически никаких документов. Не является ли этому причиной апокрифирование этих документов в древность и нельзя ли восстановить историю этих темных лет по «античным» источникам?

Экономические структуры средневековья и античности также оказываются при более внимательном рассмотрении до удивления схожими. Вот что пишет тот же проф. Петрушевский:

«Мейер считает необходимым «самым энергичным образом указать на то, что история развития народов, живших у Средиземного моря, представляет два параллельных периода, что с падением древнего мира развитие начинается сызнова и что оно снова возвращается к тем первым ступеням, которые уже давно пройдены»… История народов, живших и живущих у берегов Средиземного моря, таким образом, действительно представляет два параллельных периода, и народы новой Европы проходили ту же хозяйственную эволюцию, что и народы древнего мира» ([49], стр. 32).

Далеко не тривиальный, и априори не очевидный вывод о повторении экономической истории Средиземноморья не вызвал особого удивления и протеста традиционных историков, но, поставленный в один ряде другими параллелизмами, он приобретает особое значение.