Иван Ле - Хмельницкий (Книга вторая)

- Знаем, слыхали, - вмешался полковник Яцко. - Хотя бы Нестор не вступал в бой с гусарами Конецпольского.

Кошевой неодобрительно посмотрел на бывалого полковника. Острянин, уловив в его взгляде осуждение, добавил:

- Я это к тому, что сейчас не время нам, обессиленным боями на Днестре, вступать в драку с Короной.

- Не сегодня так завтра, а драться придется! На это толкают нас шляхтичи Збаражские вместе со своим иезуитом королем... Ну, сотник, обратился он к гонцу, - что же там стряслось, что так срочно понадобился кошевой?

- Да сын султана, какой-то байстрюк от гречанки, - Яхией дразнят его казаки, - собирает войско, чтобы отнять султанский престол у придурковатого Мустафы. Ходят слухи, что и Польская Корона не против, чтобы казаки помогли ему.

2

Нелегким был путь из Каменца до Днепра! Днем ехал по степным дорогам, а на ночь останавливался отдыхать у чужих людей. В пути Богдан словно проснулся после длительного сна, присматривался к людям, искал знакомых. Ему хотелось засветло добраться в Острог. Еще издали заметил перемены, происшедшие здесь: на куполах семейной церкви Острожских возвышались черные, точно вороны, кресты! Окатоличенный иезуиткой, чужой Острог!..

С ума спятила или с жиру бесится молодая вдова Ходкевича, внучка неутомимого поборника православия Василия-Константина Острожского, после бегства Максима Кривоноса, для которого ласки очередной любовницы были только хмельной встряской души!..

- Нет больше Острога!.. - воскликнул Богдан, глядя на черные кресты острожского храма.

И Богдан не остановился в Остроге, стараясь больше не думать о любовных похождениях юной грешницы Анны-Алоизы Острожской.

Когда он отъехал далеко от замка внучки Острожской, простые люди накормили его и показали дорогу. И как естественно все: эта же дорога вела его когда-то от Днепра к Днестру, словно на последний экзамен перед вступлением в жизнь. Там лилась кровь, сносились головы отцов.

Все ли уже позади? И ты возвращаешься по той же дороге, раскрывая теперь двери зрелости? Сколько лет скрипят они, несмазанные, тревожат, и тебе так хочется хотя бы на миг вернуть детство, особенно прошедшую юность! Неужели и река Тясьмин высохла, суровыми, как у Сули мы, стали улыбки друзей?

Возвращаясь на Украину по тем же дорогам, по которым проехали когда-то с отцом, Богдан думал не только о прошлом, но и о настоящем. Как необходим ему сейчас казак Полторалиха! У одинокого Богдана, вот уже несколько недель блуждавшего по руинам такого недавнего прошлого, всплывали светлые и радостные воспоминания.

Придорожные селения на степных просторах Украины, опустошенных татарскими набегами и войсками польного гетмана Речи Посполитой, казались безлюдными. Здесь до сих пор еще бродили ватаги гусар, попадались и телеги с больными жолнерами.

Богдан тоже встречал польских жолнеров. Гетман уехал, следом за ним бегут и они, грабя крестьян, словно иноземные захватчики. Несколько раз пытались отобрать и у него коня. Одиноко едущий по степи казак не страшен карателям! Теперь Богдан больше не упрекал себя, что взял коня у гетмана.

"Точно папская всепрощающая булла этот конь!.." - подумал, улыбаясь в усы, Богдан Хмельницкий.

Долго искал в Белой Церкви двор казака, у которого останавливался еще с отцом. Приютом называли приднепряне двор старого казака Митрофана, жившего за рекой Рось. Ночью к нему заезжали, как к родственнику, да и днем не проезжали мимо. Наконец Богдан нашел двор Митрофана и обрадовался ему, как чему-то очень близкому. Вспомнил он и отца, который в последний раз проехал здесь из Чигирина к месту трагических боев у Днестра...

- Гляди! Ей-богу, покойного подстаросты сын! - словно заголосила пожилая хозяйка дома, узнав Богдана.

Богдану приятно было чувствовать, что здесь он уже не одинок и люди принимают его, как родного. Но как тяжело стало у него на душе, когда заговорили об отце. И в то же время радостно чувствовать, что ты здесь как дома, после стольких лет мытарств. Материнская непосредственность хозяйки и ранила его душу воспоминаниями, и радовала теплотой.

- Да, матушка, пал отец на Цецорском поле, а я... - И запнулся. Стоит ли бередить сердечные раны?

Хозяйка, как и полагается при упоминании о покойнике, всплеснула руками и замерла в ожидании, что же кроется за этим "а я"...

- Из неволи я. Из турецкого плена возвращаюсь, матушка. Спасибо пану польному гетману, не пожалел для меня коня... - признался Богдан.

- Из нево-о-ли, ах ты боже мой, слыхали и мы про это горе! Так заходи, сынок, заходи... Митрофан, слышишь, накорми коня, а то гость с такой дальней дороги к нам прибился! - крикнула, приоткрыв дверь.

Только в хате, сев на длинную скамью возле стола, Богдан облегченно вздохнул. Хозяйка принялась готовить ужин, время от времени поглядывая в окно: что-то долго загулялась ее дочь Орина.

- Гусары так и шныряют возле Роси. Даже в Переяслав заскакивали, проклятые, будто борзые, выслеживают нереестровых казаков. Четыре дня толкались и у нас, в Белой Церкви. Сказывают люди, что и в бой вступали с казаками под Киевом... А у девчат только посиделки на уме, чтоб им пусто было. Им только бы в штанах, да еще со шпорами на сапогах, звенящими, как цепь у собаки на шее. Что им, озорницам, филиппов пост!

- Под Переяславом, говорите, были вооруженные стычки с гусарами? будто очнувшись, переспросил Богдан.

Как же он сам до сих пор не вспомнил об этом городе? Там же бабушка его жила! Переяслав! До сих пор, когда закроешь глаза, словно живая стоит перед ним Ганна, сестра купца. То маленькой девочкой семенит ножками, приглашая в хату. А то, как невеста перед сватами, стоит, краснеет и вдруг обожжет поцелуем, как огнем.

- И в Переяслав наведывались... - ответила хозяйка дома, хлопотавшая у печи.

- Когда это было? Приснилось тебе, что ли, старая? - насмешливо сказал муж, только что вошедший в хату.

- Как это - приснилось? Ведь было! - обиделась хозяйка.

- Так расскажи, если знаешь.

Хозяин отряхнул шапку.

- Снег пошел, казаче. Коня я рассупонил и прикрыл попоной. Немного пожевал гнедой овса, да и лег на свежую подстилку... А про Переяслав? Вспомнила старуха, как молодой была... - И засмеялся, стараясь переменить тему разговора.

В заплатанном казацком жупане, в сморщенных постолах с ременными шнурками, старик уже не был похож на казака, хотя до сих пор еще носил шапку с башлыком. У него не было ни оселедца на полысевшей, седой голове, ни усов. Постриженная седая борода, словно стерня, еще больше старила его. Подошел к столу, оперся о него обеими руками и пристально посмотрел на гостя.

- Про Переяслав, казаче, вспомнила старуха потому, что оттуда заходили к нам двое или трое казаков со старшиной... - Старик закашлялся, вытащил из-за пояса кисет.