Иван Ле - Хмельницкий (Книга вторая)

- Да говори уж, а то тянешься к нему, как к причастию. Кто его придумал, это иродово зелье! Задохнешься, как поросенок в корыте, тьфу!

- Плюй, старуха, так-то оно лучше... А-ап-чхп! Атаман, скажу, твоих, хлопче, лет. Жаловался, что и не пошел бы в казаки, если бы не заставили королевские прихвостни идти воевать под Хотин.

- Тьфу ты, сдурел! Да разве можно так при людях... - возмущалась старуха.

- Так и есть, прихвостни, казаче. Иди воюй - и все тут, хотя у тебя другие дела есть. Сколько этих казаков прошло через наш двор! Дня три стояли у нас и переяславские. Что было, боже мой!

Богдан слушал старика, как в детстве сказку. Чигиринцы. Лубенцы. Переяславцы. Хотел поподробнее расспросить, но боялся прерывать старика.

- ...А однажды целой ватагой заехали. Десятка три конных и пеших. Все наши, да и я лубенский, еще Наливайко помню... - И старик восторженно хлопнул себя по колену рукой. - Вот это были казаки, нашей закваски хлопцы! Однажды, говорю, навестили... это уже летом было, а, Степанида? Сулиму знаешь, казаче?

- А как же, отец! Сулиму Ивана, да не знать! Это наш, чигиринский. Не было ли с ним молодого казака по имени Карпо?

- Как же, был! Дитя в образе казака, такого не забудешь. Вымахал, как осокорь, стройный, ловкий. Ходит без шапки, кунтуш без воротника, а уж за словом в карман не полезет! "Иду, говорит, до мамы блинов поесть, а то паны мамалыгой совсем закормили". Чудной, а такой разумный, ему бы старшиной или писарем быть!

- Говорите, отец, они поехали в сторону Терехтемирова? - спросил Богдан, вздохнув.

- Кто? Казаки? Те, что с переяславскими заходили да вяленой таранью угощали? Они давно уже были, вот и сенца завезли. А эти, крапивенские, когда они были?

- Тьфу ты, беспамятный, этот же Карпо вместе с Сулимой заезжали в петров пост, и не с крапивенскими, а с запорожцами, - уточнила старуха.

- Знаю я этого казака, матушка, - засмеялся Богдан, с трудом разобравшись в путаном рассказе стариков.

- Догоняешь кого, казаче, или тех... вояк гетмана Конецпольского ищешь?

- Своих догоняю, отец.

- Тогда держи путь на Терехтемиров, там найдешь.

3

Вечерело, падал, точно сеялся сквозь сито, мелкий снег. Мороз крепчал, начинало пощипывать за нос и уши, особенно на ветру.

У двора терехтемировского казака, где когда-то ночевал, Богдан соскочил с коня. В нос ударил едкий лошадиный пот. Изнуренному за эти недели, полуголодному коню нужен был отдых и хороший корм.

Перебросил через голову коня поводья, но не разнуздал его. Забыл? Нет, не забыл, а просто соображал, что ему делать дальше в этом тесном казацком городе. Он представлял себе город таким, каким видел его в ту летнюю пору, когда приезжал сюда на собственном коне, да еще и в сопровождении прославленного Максима, перед которым гостеприимно открывались все двери! Примут ли его теперь здесь? И Богдан не заехал во двор, а остался на улице. Ноги у Богдана онемели, в спине словно кол торчал, и он с трудом двинулся с места, разминаясь. На улице еще встречались казаки. Но они быстро исчезали. Окликнуть бы, заговорить с ними. Но Богдан не решался.

Усталость, точно хмель, болью отдавала в висках, а тут еще всякие мысли навязчиво роились в голове... "Аллагу акбар..." Почти три года вычеркнуты из жизни! Но можно ли вычеркнуть из памяти унизительное путешествие к Мах-Пейкер и такую милую девушку с глазами-жаринками, чуть прикрытыми кисеей! Фатих-хоне. Фатих, Фатьма! Хоне - девушка... И - "Terra movet!.." Справедливо сказал мой добрый падре Битонто, что "содрогается земля" под ногами! Содрогалась она и тогда, когда улыбалась ему Фатих-хоне. С мольбой простирала к нему руки. И, словно из небытия, выплыл образ льстивого кади-аскера. Разве в нем осталось что-нибудь от справедливого судьи-воина, когда он думал лишь о том, как угодить честолюбивой, грязной султанше-матери?.. Исламский Стамбул и в нем - праотец из не написанной еще Новейшей хартии - Кириилл Лукарис и... мусульманин Назрулла!

Богдан, ведя в поводу изнуренного коня, задумавшись, спускался с холма.

Впереди стонал уже затягивающийся ледяной коркой, но еще не замерзший Днепр. Еще на холме он слышал, как скрежетали льдины. На берегу стоял обледенелый паром, а мимо него, словно кружась в танце, проплывали ледяные глыбы, которые, казалось, хохотали, издеваясь над опоздавшим на переправу казаком.

Взглянул на противоположный берег Днепра, окутанный мраком. Туда подсознательно рвалась его душа! В этом порыве чувствовался зов молодости, протест, возмущение против немилосердных ударов капризной судьбы.

- Переправляться думаешь, казаче? - вдруг услышал он голос, выведший его из задумчивости. Живой человеческий голос! Откуда взялся этот казак? Или, может, он украдкой спустился следом за ним с холма?

- В Переяслав... - поспешил ответить, оторвавшись от нахлынувших воспоминаний.

Незнакомец засмеялся, указав рукой на обледеневший паром и покрытую льдинами реку:

- Как же ты переправишься в Переяслав, казаче? Разве не видишь, какое по Днепру плывет сало?

- Сало?

Впервые услышал Богдан, что и лед казаки называют салом. И улыбнулся.

Только теперь он присмотрелся к казаку. Да это же подросток, а не казак! Легонькая одежонка на нем, в такой долго не погуляешь на берегу замерзающей реки, да еще при таком пронизывающем ветре. Юный, почти ребенок, впервые нацепивший на себя слишком длинную для него саблю.

- Кто же ты и что тут делаешь, казаче? - мирно спросил Богдан, почувствовав, что его начинало лихорадить. Неужели снова простыл?

- Казак, в гошпитале лежу тут. Почти целых три недели заживала дыра вот тут, в боку, - показал он правой рукой на левый бок.

- Где же это тебя? Да... как зовут, а то разговариваем вроде чужие.

- Разве казак чужой казаку? Гейчурой прозвали меня. А я - Роман Харченко, родом из Голтвы. Вместе с отцом на войну под Хотин ходили. А теперь...

- Отца заменил? - прервал его Богдан.

- Отца! Убили его. А ты случаем не из-под Хотина? Много там отцов полегло. Сам теперь я стал казаком вместо отца. Гусары Конецпольского недавно сбили меня с коня под Васильковом, вот казаки и привезли сюда в гошпиталь. Теперь хоть плачь, хоть танцуй на холоде! И коня потерял в той схватке.

Судьба этого юноши напомнила Богдану его собственную судьбу. Почти таким же подростком и он несколько лет назад вырвался в морской поход.

- Домой пойдешь или как? - спросил Богдан, отвлекаясь от воспоминаний.

- А что дома? С матерью живут еще две сестры. Маленького Василька турки схватили. Пропал хлопчик. Чем я могу помочь теперь матери? На Сечь казаковать пойду, что ли? Вон казаки снова за дело берутся.

И Богдан увидел в Гейчуре себя. Что-то тронуло его душу. Юноша стал подпрыгивать на месте, чтобы согреться. Казалось, что он вот-вот побежит по темному взгорью прямо в Терехтемиров. Богдан тоже посмотрел на взгорье. Прибрежные кручи казались черными пастями.