Фаина Гримберг - Рюриковичи или семисотлетие «вечных» вопросов

Кириллица, разработанная на основании греческого алфавита, прошла за столетия своего существования героический путь. При посредстве кириллицы созданы величайшие прозаические произведения, под влиянием которых сформировалась европейская литература XX века, созданы романы Толстого и Достоевского. Но… для того, чтобы прочесть эти выдающиеся произведения в подлиннике, надо не только изучить русский язык, но и овладеть сложной кириллической алфавитной системой… Ведь когда-то кириллица пришла на Русь именно для того, чтобы отделить ее от «большого», «латинского» мира и привязать к «малому», византийскому — «изолировать»…

К XIII веку мы видим парадоксальное явление (еще один парадокс!): в Византии, на родине греческого, в прошлом универсального алфавита, уменьшается число грамотных людей, хиреют жанры «светской литературы», некогда здесь же и рожденные. Алфавитная система в сравнении с латиницей сложна для изучения… К XIII же веку на кириллической алфавитной системе созданы на Руси интересные и даже удивительные произведения, но алфавит сложен, еще не выработаны методики, облегчающие его изучение; произведения, созданные при его посредстве, — не «мирские», не «светские»… А для сопротивления мигрантам-монголам была необходима именно «светская», «мирская» культура, именно она создает, формирует физиономию, лицо народа. В XIII веке на Руси еще не было такой культуры. Фактически мы не можем представить себе, как жили — не духовенство, не князья — а «все прочие»; во что они верили, какие песни пели и т. д. Но (к счастью!) монголы не создали собственной письменной культуры, настоящей «мирской» культуры; и в итоге — «прошив» Среднюю Азию, волжские земли, северо-восточную Русь своим интенсивным влиянием, растворились сами, исчезли на завоеванных землях как таковые… Таким образом, то, что кириллица была изолятным алфавитом, позволило монголам первоначально интегрироваться на Руси; но то, что она все же была алфавитной системой, она жила и развивалась и не имела противника в лице монгольской «контрсистемы», помешало созданию великой «совсем монгольской» Руси… Впрочем, монголы сами себе «подставили ножку», щадя духовенство на покоренных территориях, ведь именно духовенство являлось на этих территориях носителем письменной традиции. В итоге кириллица и русская письменная культура продолжили свое развитие; а волжские болгары даже обратили своих завоевателей в мусульманство и фактически навязали им арабскую графику, также изолятную письменную систему… Вот так: монголы боялись «чужих» богов, а выходит, следовало бояться маленьких значков на писчем материале…

Итак, все же кажется, что вхождение Руси в складывающийся мир европеизма не могло состояться. Коней на переправе не меняют. Византийское христианство уже модифицировалось как неотъемлемая часть русской культуры. Вопрос выбора таким образом решался однозначно: языческая «толерантность» монголов оказывалась предпочтительнее католической Европы. Кто олицетворял этот выбор? Можно сказать, что две конкретные личности: Александр Невский и митрополит Кирилл, бывший печатник (канцлер) Даниила Галицкого, перешедший к Александру. Судя по всему, Кирилл был умным и дальновидным церковным деятелем. С «воцарением» монголов церковь фактически освобождалась от попыток Рюриковичей отстаивать примат светской (княжеской) власти перед церковной, церковь получала небывалые имущественные, землевладельческие права и льготы. И — снова подчеркнем — «толерантные» язычники никак не намеревались вмешиваться в церковные дела, и уж тем более не интересовали их вопросы догматики. Монголы дали русской церкви возможность небывалого возвышения, и она эту возможность использовала в полной мере. Александр (Невский) также понял, вероятно, что уничтожение монголами его мятежных братьев и родичей дает ему возможность укрепить свою власть. Контакт с возвысившейся и фактически неподконтрольной Рюриковичам церковью был ему выгоден. Духовенство сделалось силой. Рюриковичи были для монголов просто вассалами, покорными или непокорными, а духовенство — это были жрецы «чужих» богов, и «чужих» богов следовало задобрить, чтобы они не причиняли зла, и, соответственно, следовало задобрить их жрецов. Вероятно, ни одному Рюриковичу не приходилось прежде так зависеть от церкви, как Александру Ярославичу, вот где он должен был проявлять себя «великим дипломатом», отстаивая свои права правителя. Но, вероятно, он на этом поприще преуспел, поскольку церковь щедро отплатила ему, заложив основы его культа; впрочем, первоначально это был не культ «защитника народных интересов», но культ «борца за веру», «борца с латинством» (католичеством). Впрочем, вероятно, не случайно оформление в XIII веке самого этого образа «борца за правильную веру», ведь именно в XIII веке Рюриковичи вступают в контакт с немецкими рыцарскими орденами; и особенно интенсивен был этот контакт у Александра Ярославича и, естественно, при таком контакте рядом с князем всегда находятся духовные лица. Русское духовенство относится к орденцам с определенным уважением. Так, например, в известном «Житии» Александра доказательством его известности служит именно визит к нему магистра рыцарского ордена: «…некто силен от Западныя страны, иже нарицаются слугы Божия, от тех прииде… именемъ Андреяшь…». (Вероятно, имеется в виду Андреас фон Фельзен, вицемагистр Ливонского ордена)…

Небывалое возвышение церкви отчасти явилось причиной начала собственно «изолятного» развития Руси. Русь являлась неким изолятным регионом «духовной культуры кириллицы», противостоящим в своей изолятности именно открытости Европы как региона «мирской культуры латиницы»… Подобное противопоставление («оппозиция») продуцирует для Руси своеобразную «скачкообразность» развития, при котором периоды постепенных, исподволь заимствований элементов мирской европейской культуры сменяются резкими скачками интенсификации процесса заимствования, так называемыми периодами «реформаторства» с характерным образом «правителя-реформатора» (Иван III, Петр I, Александр II)… В связи с этим можно сказать и о противостоянии «европеизма», то есть собственно гуманизма нового времени, и «антиевропеизма», то есть утверждения архаических, «изолятных» ценностей. Это противостояние постепенно становится центральным в культуре человечества. Для антиевропеизма прежде всего характерно утверждение архаических форм религии и письменности (раннее древнеримское язычество — для итальянского фашизма; руническая письменность и «арийская культура» — для немецкого фашизма)… Любопытно, что деятели антиевропеизма действуют, развертывают свою деятельность в совершенно европейских формах — выступления в газетах и журналах, издание книг для массового чтения. Получается забавная ситуация: для того, чтобы пропагандировать руны, Веды и архаические культы, необходимо воспользоваться именно достижениями европеизма: латиницей, печатным станком и радио… Замечательный пример антиевропеизма являет Достоевский в своем «Дневнике писателя»; при этом, разумеется, это массовое чтение, написанное на усовершенствованной кириллице и тиражированное посредством печатного станка; более того, по форме и приемам это… европейская публицистика… Еще более трагический пример являют две книги, созданные в начале 20-х годов XX века; и снова — борясь за «архаические интересы», оба автора естественным образом прибегли к латинице и печатному станку (ну не пользоваться же германскими рунами и иудейским алфавитом — кто тогда прочитает!). Речь идет об очень известной в свое время книге публициста, прозаика и театрального деятеля Макса Брода «Im Kampf um das Judentum» («В борьбе за иудейство»). На «борьбу» Брода другой, впоследствии куда более известный деятель, ответил знаменитой книгой «Моя борьба». Борьба с европеизмом оказалась еще и борьбой «антиевропеистов» друг с другом (вспомним борьбу православных церквей на Балканах, конфликты сербской, болгарской и греческой церквей). Что получилось в итоге — всем известно… Невольно вспоминаются слова из одного письма русского писателя Михаила Осоргина, жившего в эмиграции в Париже, и оттуда писавшего своему другу Буткевичу: «В идее святости, т. е. независимости, достоинства, неприкосновенности человеческой личности, никаких оговорок быть не должно… Ты пишешь: «Гуманизм в наше время неизбежно должен выродиться в слезливую слащавость, сентиментальность или в лицемерное ханжество. Время сейчас боевое, а на войне как на войне надо занимать место по ту или иную сторону баррикады». Я отвечу, что пусть он лучше выродится в сентиментализм, чем в свою противоположность — в отрицание человеческой личности (как это случалось везде). «Время сейчас боевое» — да! Правда, оно всегда боевое, потому что гуманизм всегда под угрозой. Мое место неизменно — по ту сторону баррикады, где личность и свободная общественность борются против насилия над ними, чем бы это насилие ни прикрывалось, какими бы хорошими словами ни оправдывало себя».