Сергей Борисов - Этюды в багровых тонах: катастрофы и люди

Нерон повелел выделить деньги пострадавшим городам. Особо было отмечено, что местные власти должны верно определить, кто действительно нуждается в помощи, а кто лишь алкает ее. И пусть только попробуют ошибиться… Хвала тебе, мудрейший!

Прошло семнадцать лет, наступил первый год правления императора Тита Флавия Веспасиана. Жители Кампании успели основательно подзабыть пережитый ужас, уверив себя, что та беда была последней. Потому что они отмолили у богов счастливую жизнь!

Но боги своенравны…

— Но боги ваши своенравны, — сказал раб.

— Замолчи, — воскликнул Плиний. — Довольно!

Человек, стоявший перед ним, покорно опустил голову.

Юный римлянин отпил из кубка, и ему почудилось, что прежде великолепное вино — просветляющее голову и ласкающее сердце — теперь явственно отдает кислятиной. Захотелось сплюнуть. Он сплюнул.

— Ваши… — Плиний скривил губы. — Мой дядя, Гай Плиний Секунд Старший, ждет от тебя, Исаак, сущей малости. Обучения наукам любимого племянника! От тебя вовсе не требуется обращать меня в свою веру.

— Я далек от этого, — подал голос раб.

— Конечно! — хмыкнул Плиний. — После пожара Рима вы попритихли. Те, разумеется, кому посчастливилось остаться в живых.

— Это были ужасные дни, — печально сказал иудей. — Страшен был пожар, почти дотла уничтоживший Вечный город. Я видел, как огонь пожирал дома, как тысячи живых факелов с истошными криками метались по улицам, как обезумевшие горожане бросались в колодцы, уже доверху наполненные мертвецами. Я все это видел, господин. Но самое жуткое началось потом, когда в поджоге Рима император Нерон несправедливо обвинил христиан.

Плиний даже приподнялся на своем ложе:

— Да как ты смеешь, червь, сомневаться в прозорливости цезаря!

Раб опустил глаза, но проговорил твердо:

— Смею, господин. Ибо людям свойственно ошибаться и возводить напраслину. Ведь в поджоге обвиняли и самого императора! Говорили, что, желая исполнить песню о падении Трои, он в поисках повода и вдохновения приказал поджечь Рим. Но это ложь! Императора даже не было в городе, когда начался пожар, а вернувшись в Рим, он приказал создать лагеря для погорельцев и бесплатно раздавать зерно из немногих уцелевших складов. На тот момент он вел себя достойно, как и полагается государственному мужу. Но слишком велико было людское горе, скорбь переполняла сердца. Римляне не могли согласиться с тем, что виной всему сильный ветер, раздувший угли в чьей-то опрокинувшейся жаровне. Это было бы слишком просто, это не принесло бы облегчения. Нет, людям был нужен кто-то, на кого они смогли бы обратить свой безрассудный гнев. И тогда Нерон по наущению советников указал на верующих во Христа. И началось побоище, подобного которому не знала история. Тысячи моих единоверцев — прекрасных женщин, невинных детей — были сожжены на кострах, и это была еще легкая смерть, потому что мужчин покрепче выводили безоружными на арену, где они были разорваны дикими зверями под восторженные рукоплескания зрителей. Заботой вашего просвещенного дяди я уцелел в той бойне, но память моя изранена, и шрамы эти останутся до последних дней моих.

— Я знаю, — сказал Плиний, — что дядя спас тебя в те дни и тайком переправил сюда, в Мизено. Он ценит твою ученость, Исаак, и, видимо, полагал расточительством, чтобы ты стал куском окровавленного мяса и твои предсмертные вопли услаждали слух завсегдатаев цирков.

— Чем бы ни руководствовался Плиний Старший, я благодарен ему за спасение. — Иудей коснулся пальцами лба и поклонился. — Но еще более я благодарен ему за то, что он не препятствует мне в отправлении христианских обрядов, в поклонении моему Богу, всесильному и милосердному.

— Какой же он всесильный?! Отчего ты считаешь его милосердным, если он позволил римлянам, этим язычникам… — Плиний опять растянул губы в ухмылке, — распять твоих единоверцев на жертвенниках? Почему не вмешался, когда их пожирали хищники?

— Не нам судить о промысле Господнем, — сказал раб. — Мы можем лишь гадать. Может быть, то было испытание нашей веры, тогда как пожар Рима — наказание его жителям за неверие. Страшный урок, жестокое наказание. Ведь римлян в том пожаре погибло несравненно больше, нежели потом было замучено христиан! Когда-то Бог наслал огонь и серный дождь на обители разврата — города Содом и Гоморру, позволив уцелеть лишь праведникам, всех остальных превратив в кучки пепла и соляные столбы. То же самое он мог сотворить и с Римом, но не сотворил в милосердии своем, потому что искреннее заблуждение в вере еще не самый тяжкий грех. Истинный, непрощаемый грех — знать, кого единственного надлежит чтить, и в гордыне своей не делать этого.

Плиний вновь отпил вина.

— Значит, жаровня и просыпавшиеся угли тут ни при чем, — пробормотал он. — Все, что ни происходит, происходит по Его соизволению.

— Да, господин, — согласился раб. — Ветер мог не подняться, жаровня — не опрокинуться… Император Нерон мог выбрать ответчиками за происшедшее не христиан, а, скажем, последователей культа египетской богини Исиды. Но все получилось именно так, а не иначе, и нам следует принять это и смириться с этим.

— И сотрясение земли в этих краях, о котором ты мне рассказывал, — это тоже воплощенная воля твоего Бога? — спросил Плиний. — Это тоже наказание за безделье и сытую, счастливую жизнь?

— Да, господин, — снова согласился иудей. — Но я был бы плохим рабом, если бы не исполнял то, что ждет от меня мой хозяин. Лишь поэтому я говорил о битвах олимпийцев и титанов, хотя моя вера дает иное объяснение случившемуся.

— Ты плохой раб, Исаак, — раздался громкий, чуть хрипловатый голос.

Иудей обернулся.

— Ты говоришь больше дозволенного, — продолжил Гай Плиний Секунд Старший. — Мой племянник, которому ты должен передать свою ученость, предупреждал тебя, что я не жду его обращения в христианскую веру. Ты же, на словах изъявляя покорность, упорно занимаешься этим.

— Вы слышали весь наш разговор, господин, — сказал иудей. — Я не заметил, как вы появились в саду.

Плиний Старший рассмеялся:

— Я ведь не только автор «Естественной истории», прежде всего я — воин, под началом которого десятки галер и тысячи центурионов. А значит, мне надо уметь незаметно оказываться там, где меня не ждут. Пусть это послужит тебе уроком на будущее, Исаак. Будь осторожнее, в противном случае даже мое расположение не спасет тебя от когтей и клыков зверей, которые никогда не прочь побаловаться человечинкой. Причем, заметь, делают они это отнюдь не в угоду уставшей от оргий и пресыщенной развлечениями публике, а потому лишь, что хотят есть. Вот он — главный закон для всего сущего! Сильный пожирает слабого. Так хотят боги! И в этом все боги едины. Надеюсь, с этим ты не будешь спорить, Исаак?