Ирина Павлова - Механизм сталинской власти: становление и функционирование. 1917-1941

Важную роль играла также сама тактика проведения репрессий – за наступлением обязательно следовало отступление, которое, как правило, сопровождалось наказанием наиболее рьяных исполнителей сталинских директив. Таким своеобразным способом удовлетворялось чувство справедливости у широких масс трудящихся.

В результате у власти образовалась довольно значительная опора, о которой Сталин сам поведал в отчетном докладе XVII съезду партии. Кроме назначенцев всех уровней, это были более 2 млн. членов и кандидатов в члены партии, более 4 млн. комсомольцев, более 12 млн. членов Осоавиахима, более 17 млн. членов профсоюзов, более 3 млн. рабочих и крестьянских корреспондентов и т.д. [1065]67 Сюда же следует причислить ударников, стахановцев, которых сталинская власть целенаправленно выделяла в особую группу.

Оценку этой политике еще в 1951 г. дала в своей книге «Происхождение тоталитаризма» X. Арендт: «Стахановская система, одобренная в начале 30-х годов, разрушила остатки солидарности и классового сознания среди рабочих, во-первых, разжиганием жестокого соревнования и, во-вторых, временным образованием стахановской аристократии, социальная дистанция которой воспринималась более остро, чем дистанция между рабочими и управляющими. Этот процесс завершился введением в 1938 г. трудовых книжек, которые официально превратили весь российский рабочий класс в одну гигантскую рабсилу для принудительного труда» [1066]68. Вслед за X. Арендт и некоторые современные западные историки отмечают особую роль стахановского движения в сталинизации советского общества [1067]69.

Вместе с тем, действительные проявления энтузиазма масс, как уже отмечалось в литературе, были чрезвычайно преувеличены в сознании народа вследствие массированного воздействия на него средств пропаганды и художественно-изобразительного искусства [1068]70. Сам Сталин более реалистично оценивал ситуацию со стахановским движением. В речи на первом Всесоюзном совещании стахановцев в ноябре 1935 г. он высказался следующим образом: «Судьба Стаханова была не лучшей, ибо ему приходилось обороняться при своем движении вперед не только от некоторых членов администрации, но и от некоторых рабочих, высмеивавших и травивших его за "новшества". Что касается Бусыгина, то он за свои "новшества" чуть было не поплатился потерей работы на заводе, и лишь вмешательство начальника цеха тов. Соколинского помогло ему остаться на заводе» [1069]71.

О том, как воспринималась в рабочей среде политика власти по отношению к ударникам, свидетельствуют строки из дневника А.Г. Манькова: «У нас на заводе открыли новую столовую для ударников. Ее назначение, так сказать, – "стимулировать" производительность труда. Ее смысл и конечный результат – усилить разграничение людей на правых и виноватых, усилить распри и междоусобицы, и без того огромные. Урезали половину площади от общей столовой, отгородили стеклянной перегородкой, все внутри выкрасили масляной краской, повесили на окна занавески, поставили маленькие столики, накрыли белыми салфетками... Одним словом, "ресторан". От того, что от общей столовой урезали площадь, в ней стало грязнее, много теснее. В то время, как рабочие кишат в ней, как пчелы в улье, либо быстро пожирая пищу, либо стоя в очереди в ожидании, когда освободится место за длинным узким загаженным пищей столом, рядом, за перегородкой, крашенной масляной краской, и с занавесками за отдельными столиками сидит несколько десятков людей, выделенных бог весть по какому признаку. И в то время, как в общей столовой едят суп с макаронами или голые кислые щи, а на второе – макароны с сахаром (реже с маргарином), в "ресторане" – мясной обед, а если макароны, то с коровьим маслом...» [1070]72. Такая политика, с одной стороны, не просто предупреждала возникновение элементарной пролетарской солидарности и воспитывала ненависть к ударникам, которая нередко выражалась в их убийстве, но с другой стороны, способствовала росту массового карьеризма, который сознательно поощрялся «сверху».

Рабочим-ударникам, чаще всего молодым, предоставлялись особые возможности для служебного роста. Тот же А.Г. Маньков оставил еще одну замечательную запись от 5 декабря 1933 г. в своем дневнике: «...Партпрофкабинет... Там всегда в сборе группа молодых людей-партийцев. Это все пропагандисты-агитаторы нашего завода, руководители кружков по истории партии, ленинизма и т.д. Все они штатные, и всем им платят хорошие деньги» [1071]73. Вполне закономерно, что в ответ молодые выдвиженцы старались всеми способами услужить власти. Их отличала прежде всего бескомпромиссность в проведении генеральной линии партии. Все они хорошо усвоили ленинский принцип: «Нравственность это то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества и объединению всех трудящихся вокруг пролетариата, созидающего новое общество коммунистов» [1072]74.

Режиму не просто удалось увлечь огромные массы населения идеей «большого скачка», но и сделать их активными соучастниками репрессий. Все действия, которые осуществлялись «сверху», по инициативе власти – коллективизация, борьба с кулачеством, борьба с вредителями, антирелигиозная пропаганда и т.п., Сталин объявил на XVI съезде ВКП(б) неотъемлемым правом рабочих и крестьян СССР, закрепленным Конституцией [1073]75. Подобно тому, как Ленин в 1917 г. увлек за собой массы, бросив лозунг «Грабь награбленное!», Сталин в 1930-е гг. дал карт-бланш на инициативу «снизу» по разоблачению и ликвидации «врагов народа», связав эти действия в народном сознании со строительством социализма. Развязывание такой инициативы неизбежно влекло за собой расширение и без того широкого круга кандидатов на репрессии, в который мог попасть практически любой человек, что неизбежно задавалось расплывчатостью самого термина «враг народа». Сталинские лозунги «лес рубят – щепки летят», «если критика содержит хотя бы 5–10 процентов правды, то и такую критику надо приветствовать...» и др. позволяли на всех уровнях сводить личные счеты со своими противниками и просто неугодными людьми.

Одна из сложнейших проблем российской истории – использование властью настроений человека традиционного общества, склонного к упрощенному, черно-белому восприятию мира, что сделало возможным натравливание одной части народа на другую. Общей констатации существования феномена раскола в российском обществе между народом и культурным слоем, к которому принадлежали в основном господствующие классы, явно недостаточно. Для решения этой проблемы требуются дополнительные усилия ученых разных специальностей и, прежде всего, этнопсихологов. Трудность состоит в том, чтобы не просто выявить основные элементы традиционной политической культуры народа, но и раскрыть механизм ее воздействия на политические процессы. А это не только традиционный русский патернализм и складывавшиеся веками традиции подчинения власти, о чем наиболее часто говорится в последнее время в литературе. Здесь задействованы более глубинные основания российской жизни, жизни во многом патриархальной с преобладающим в ней уравнительным началом. Таким глубинным основанием было неукорененное и к 1917 г. в российском обществе сознание частной собственности и неразрывно связанное с ним правосознание.