Петер Фрейхен - Зверобои залива Мелвилла

Команда была наготове. Наши лодки прыгали вверх и вниз, как ореховая скорлупа; мы то оказывались на самом гребне волны, то в ту же секунду падали вниз; судно рядом с нами напоминало высокую гору. Но каждый раз, как мы сближались и какой-то миг находились на одном уровне с палубой, матросы один за другим прыгали в лодки. Как только новый человек попадал в лодку, становилось немного легче выравнивать ее, и я радовался тому, что люди уже внизу. Я немного нервничал, так как никто не мог поручиться, что кит будет нас ждать.

Нам уже надо было отходить, когда я обнаружил, что у меня в лодке не хватает человека. Я взглянул вверх и увидел Торвальда, парня, о котором я рассказывал. Он все еще стоял на палубе. Лицо его позеленело от страха, он вцепился в такелаж.

— Давай, прыгай, черт тебя возьми! — закричал я ему.

Нас взметнуло вверх, судно было внизу, а Торвальд все стоял.

— Смотри в оба, — предупредил я его, — сейчас мы приблизимся!

Мы прыгали вверх и вниз, как чайка на волне, но если бы прикоснулись к борту судна, хотя бы на секунду, то для нас все было бы кончено. Не осталось бы и щепки от того, что раньше было китобойным ботом. Мы снова взлетели вверх, парень стоял на планшире и не двигался — длинная худая жердь со светло-желтыми волосами.

— Ну, прыгай же! — крикнули мы в один голос и приготовились подхватить его, но он не тронулся с места и по-прежнему цеплялся за канат.

— Прыгай! Прыгай сейчас же! — закричали мы, проносясь мимо. Похоже было, что он ни за что не оторвет рук. Наконец, я потерял терпение и выкрикнул одно из своих ругательств; не было еще такого человека, на которого оно бы не подействовало. Я загремел во всю силу своего голоса, и парень услышал меня.

Он все-таки прыгнул.

Как и следовало ожидать, Торвальд прыгнул именно тогда, когда прыгать было нельзя. Он оттолкнулся ногами, а руки его еще сжимали канат, поэтому он не мог сразу оторваться от корабля. Вместо того чтобы попасть в лодку, когда мы проносились мимо, он полетел прямо вниз, и в следующее мгновение море поглотило его.

Молодой парень, сидевший у кормового весла в моей лодке, вскочил. Решив, что нужно что-то предпринять, он схватил весло и начал грести. Лодка почти повернулась и стала приближаться к судну; тут мне стало по-настоящему страшно.

Я выдернул румпель и вскочил, держа его в руках. Я был в бешенстве и, высоко подняв тяжелый румпель, размахивал им над головами людей.

— Гребите! Все гребите! Сейчас же гребите! — заревел я. — Прочь отсюда, к черту в пекло! Гребите изо всех сил. Такой мрази — до черта, кит — один. Мы пришли сюда за китами. Парню представился случай, он его упустил. Прочь отсюда! Пусть подыхает. Налегай! Вперед, и к черту в пекло!

Понятно, что кое-кто из бывалых моряков почувствовал угрызение совести. Они хотели что-то сказать, хотели протестовать. Но я был командиром и заставил их подчиниться.

— Первому, кто откроет рот, раскрою череп! — прогремел я. — Мы здесь, чтобы бить китов, а не спасать сухопутных крабов!

Я рассвирепел, лицо мое исказилось, и, клянусь богом, я бы действительно размозжил голову тому, кто начал бы протестовать. Они знали, что я так и сделаю, и поэтому заткнули глотки. Торвальд пошел ко дну, и ничего тут нельзя поделать. На самом деле я был подавлен случившимся, но так уж вышло и ничем этого не поправишь.

Боже мой, как этим людям было страшно. Я посылал на их головы проклятия и угрозы. Они, наверное, думали, что сам черт вселился в меня, и они были правы, я поступал так, будто стал дьяволом во плоти и крови. Все силы они вложили в греблю, и мы намного опередили две другие лодки. Люди на этих лодках не имели ни малейшего представления о том, что произошло; они думали только о ките и не могли понять, почему мы так спешим.

Приходилось туго, волнение было сильное, но я не давал команде ни минуты передышки. Если бы они имели хоть малейшую возможность подумать и поговорить друг с другом, они бы выкинули меня за борт. Это было написано на их лицах; люди были взбешены и готовы к мятежу. Именно поэтому я, ни на минуту не выпуская румпель, изрыгал самые страшные ругательства, какие я слышал у докеров Лондона [37] Ныне в России каждый может слышать такие в любом общественном месте. (Прим. выполнившего OCR.) . Время от времени я взмахивал румпелем, делая вид, что собираюсь ударить кого-нибудь из них.

Кита мы обнаружили. Он вдруг всплыл недалеко от нас и пустил фонтан; мы его загарпунили, прежде чем он нырнул. Пока мы ждали, когда снова покажется фонтан, я боялся, что люди начнут обсуждать случившееся, но они слишком измучились. Им надо было отдышаться, и они прислушивались к тому, как колотится собственное сердце. Сейчас это были самые кроткие моряки, каких мне когда-либо приходилось видеть. Вскоре подошли обе лодки, и кит всплыл. Убить его было не трудно, так как драться он не хотел; мы начали буксировать его к судну — все три лодки.

— Быстрее, быстрее! — погонял я их, хотя чувствовал, что это бесчеловечно: ведь мы тянули за собой тяжелую тушу кита — и все при страшном волнении. Первый штурман и боцман решили, что я пьян, но им приходилось повиноваться и следовать за мной.

— А ну, шевелись! — ревел я. — Я, черт подери, научу вас грести, проклятые сухопутные крабы! Я выколочу из вас всякую изнеженность! Никогда в жизни не видел таких кисейных барышень!

Когда мы, наконец, вернулись на судно, они едва держались на ногах. Думаете, я дал им отдохнуть? Не тут-то было! Мы тотчас же принялись разделывать тушу. Штурман решил устроить скандал, но я ударом сбил его на палубу, и он заткнулся, поняв, что творится со мной.

Мы работали до тех пор, пока команда не стала валиться с ног от усталости. Тогда я приказал стюарду дать каждому по хорошей порции рома и снова заставил их работать. Я погонял их, не давая ни минуты отдыха до тех пор, пока не увидел, что они раз и навсегда забыли о Торвальде. И только тогда я разрешил спуститься в кубрик и ложиться спать. Теперь, когда они придут в себя, то будут говорить уже о другом.

Второй штурман все время просидел в бочке и все видел; он понял, что произошло, и в этот день вел себя хорошо.

Для меня это был самый ужасный день в жизни. Первый штурман валялся без чувств на палубе. Он не мог даже доползти до своей каюты. Я отнес его к себе и дал такую порцию рома, которая воскресила бы мертвеца. Потом я ему все рассказал, и это его тотчас же отрезвило; затем я отправил его отсыпаться.

Все получили разрешение спать несколько вахт. Я один остался на палубе; теперь уже опасность миновала, ветер стих, волнение вскоре улеглось, солнце сияло, а я не мог заснуть. Остальные заслужили свой отдых…

Когда сезон кончился, мы вернулись домой с большим грузом. Никогда еще у меня не было такого удачного года. А почему? Очень может быть, что счастье переменилось именно тогда, когда мы избавились от этого проклятого слюнтяя; а может быть, это произошло потому, что у меня была команда, которая знала, что я за человек, когда дело доходит до выполнения приказов; теперь они не смели пикнуть, какой бы приказ ни получили.