Вера Бокова - Детство в царском доме. Как растили наследников русского престола

В другом уголке Александровского парка у Белой башни был устроен земляной бастион, внутри которого на площадке стояла мачта с веревочными лестницами и натянутой вокруг нее сеткой — прыгать.

В Гатчинском дворце в одном из залов Арсенала были устроены для детей бильярд, качели и даже настоящая катальная гора.

Процветал любительский театр, в котором с удовольствием принимала участие вся семья, причем отец, император Николай, с особенным успехом играл комические роли, чаще всего всяких смешных немцев. Став взрослыми, великие князья Константин, Николай и Михаил Николаевичи с успехом выступали как актеры-любители.

Когда императору указывали на излишне свободное поведение детей, в особенности девочек, он говорил: «Предоставьте детям забавы их возраста, достаточно рано им придется научиться обособленности от всех остальных».

К физическим наказаниям детей император, памятуя собственное детство, не прибегал — это тем более примечательно, что вообще розга как воспитательное средство была в его царствование очень распространена. Он умел поставить расшалившегося ребенка на место и без грубости, а преподанный таким образом урок оказывался часто действеннее апелляции к «заднему уму».

Однажды вечером, когда император вместе с гостями собирался играть в карты, великий князь Константин Николаевич, которому тогда было лет десять, чрезмерно расшалившись, подскочил к одному из игроков, Ивану Матвеевичу Толстому, собиравшемуся усесться, и со смехом выдернул из-под него стул. Толстой грузно упал на ковер. Его кинулись поднимать, а скверный мальчишка, хохоча, выскочил из комнаты. Император немедленно отреагировал. «Он положил на стол свои карты, — рассказывал очевидец, граф В. А. Соллогуб, — встал и, обращаясь к императрице, сидевшей невдалеке: „Встаньте, сударыня! — произнес он, возвышая голос для того, чтобы все присутствующие (а главное — преступный сын. — В. Б.) могли расслышать то, что он говорил. Императрица поднялась. — Давайте попросим прощения у Ивана Матвеевича за то, что так плохо воспитали нашего сына!“»

Царских детей не приучали к роскоши и излишнему комфорту: комнаты их были невелики, просто обставлены, снабжены лишь самым необходимым. Близкие по возрасту дети (две старшие дочери и два младших сына) жили вместе. Собственную комнату с элегантной обстановкой дети получали только по наступлению взрослости — в шестнадцать лет. Детей не баловали сладостями — конфеты и мороженое они видели лишь за общим столом или по праздникам. Ольга Николаевна вспоминала, что одеваться ей всегда было «скучно». «Мама или гувернантка заботились вместо меня об этом, и только будучи замужем, я стала думать о том, как я одета, чтобы понравиться моему мужу».

Любые проявления тщеславия отец-император немедленно пресекал. В 1827 году старшие девочки Мария и Ольга (восьми и пяти лет) должны были участвовать в церемонии крестин великого князя Константина Николаевича. «К крестинам, — вспоминала Ольга Николаевна, — нам завили локоны, надели платья-декольте, белые туфли и Екатерининские (ордена св. Екатерины. — В. Б.) ленты через плечо. Мы находили себя очень эффектными и внушающими уважение. Но — о разочарование! — когда папа увидел нас издали, он воскликнул: „Что за обезьяны! Сейчас же снять ленты и прочие украшения!“ Мы были очень опечалены. По просьбе Мама нам оставили только нитки жемчуга».

До пятнадцати лет на наряды великих княжон выделялось всего по триста рублей в год; недостающее добавлялось в виде подарков на Рождество и дни рождения.

Не менее решительно отец препятствовал и любым другим проявлениям тщеславия. Современница рассказывала, что великая княжна Мария Николаевна «любила, чтоб часовые отдавали ей честь, и как шустрая девочка (ей было тогда двенадцать лет. — В. Б.) умела всегда после обеда ускользнуть с глаз старших, проворно выбежать на крыльцо с апельсином в руках, сделать книксен часовому и сказать ему: „Миленький солдат, сделайте мне честь, я вам подарю апельсин…“ И часовой, разумеется, исполнял желание великой княжны, и она пре- довольная убегала опять во дворец. Николай Павлович поймал как-то нечаянно на месте преступления шалунью, и с этих пор было строго запрещено часовым отдавать честь великой княжне, когда она одна, а приказано отдавать ей честь только тогда, когда она выходит или выезжает из дворца со своей воспитательницей или с кем-нибудь из членов царской фамилии».

Когда французский посол маршал Мармон просил позволения официально представиться маленькому наследнику, Николай Павлович отклонил его просьбу: «Вы вскружите ему голову. Генерал, командовавший армиями, выражает свое почтение восьмилетнему ребенку!.. Я хочу сперва воспитать из сына человека, а потом уже сделать из него государя». И Николай пригласил Мармона в Царское Село, чтобы познакомиться с наследником в неофициальной обстановке.

Вместе с тем детей очень рано приучали к необходимой в их положении

публичности. В те блаженные времена цари еще не прятались от своего народа. И Александр I, и Николай I, их семьи могли себе позволить прогуливаться по городу или по парку в окружении простых смертных, которых не разгоняла полиция, а удерживала в некотором отдалении от августейших особ лишь почтительная вежливость. Все загородные императорские резиденции были одновременно дачными местами, и праздная публика беспрепятственно ходила в царские сады.

Современница вспоминала, как в 1834 году «излюбленная прогулка наша (в Царском Селе) была — ходить смотреть, как играли царские дети на зеленом лугу против Александровского дворца». Четырехлетний Константин Николаевич, «тогда еще маленький хорошенький карапузик, с которым, не стесняясь зрителями, вечно воевала нянька его, англичанка Мими. Помню, какая раз вышла баталия у них из-за потерянного кушака. Англичанка, чтобы наказать мальчика за это преступление, насильно повязала его по рубашечке своим носовым платком, а маленький великий князь ревел во все горло и от стыда прятался головой к ней в юбки… На тот неистовый крик подошел к ним государь, и когда узнал, в чем дело, то дал сыну маленький подзатыльник и сказал: „Прекрасно, Мими! Прекрасно! Так ему и надо, пусть не теряет больше своих кушаков“».

Постоянное сознание того, что, где бы они ни появились, на них непременно сбегаются смотреть зеваки, как на слонов в зверинце, делалось для царских детей привычным. Большого удовольствия это не доставляло («мне было гораздо приятнее смотреть самой, чем давать себя разглядывать», — говорила Ольга Николаевна), но помогало преодолевать застенчивость и напряженность, вырабатывало спокойную естественность манер и поведения.