Людвиг Мизес - Теория и история. Интерпретация социально-экономической эволюции

Поэты и художники подходят к вещам и проблемам с другим настроением. Имея дело с одним аспектом универсума, они всегда имеют дело с целым. Повествование и описание, изображение индивидуальных предметов и конкретных событий для них является только средством. То, что отражает суть их работы, находится вне слов, рисунков и цветов. Именно непередаваемые чувства приводят в возбуждение творца и затрагивают душу читателя и зрителя. Когда Конрад Фердинанд Майер описывал римский фонтан, а Райнер Мария Рильке пантеру в клетке, они не просто описывали реальность. Они поймали мгновение универсума. В романе Флобера интерес представляет прежде всего не печальная история мадам Бовари; есть нечто, что выходит за пределы участи этой несчастной женщины. Существует фундаментальная разница между самой достоверной фотографией и портретом, написанным художником. Литературное или живописное произведение характеризуют не сообщаемые факты, а способ, которым оно открывает какой-то аспект универсума и отношение к нему человека. Не опыт и знания как таковые делают художником, а специфическая реакция на проблемы человеческого существования и удел человека: Erlebnis <���переживание (нем.). – Прим. перев. > – исключительно личная реакция на реальность своего окружения и своего опыта.

Поэты и художники стремятся донести какое-то послание. Но это послание относится к невыразимым ощущениям и идеям. Его невозможно однозначным образом выразить в словах именно потому, что оно непередаваемо. Мы никогда не можем знать, является ли то, что мы переживаем – erleben – наслаждаясь их произведением, тем, что переживали они, когда его создавали. Ибо их произведение – это не просто сообщение. Не считая того, что оно сообщает, оно будит в читателе или зрителе чувства и идеи, которые могут отличаться от чувств и идей его автора. Толкование симфонии, картины или романа – бесперспективная задача. Толкователь в лучшем случае пытается рассказать нам о своей реакции на произведение. Он не может сказать нам определённо, что имел в виду автор или что здесь могут увидеть другие люди. Даже если своё произведение комментирует его создатель, – как в случае с программной музыкой – всё равно неопределённость остаётся. Не существует слов, чтобы описать непередаваемое.

Общее у истории и художественной литературы то, что в их основе лежит знание человеческого разума. Они оперируют тимологическим опытом. Их метод – специфическое понимание человеческих оценок, способа, которым люди реагируют на вызов их естественного и социального окружения. Однако затем их пути расходятся. Всё, что историк может рассказать, полностью отражено в его отчёте. Он сообщает читателю всё, что он установил. Его послание экзотерично. Нет ничего, что выходило бы за пределы содержания его книги как понятное только компетентным читателям.

Бывает, что изучение истории или, уж коли на то пошло и изучение естественных наук, вызывает в уме индивида те невыразимые мысли и взгляды на Вселенную как на целое, которые являются отличительной чертой эмфатического охвата всей совокупности целиком. Но это не меняет природы и характера работы историка. История, безусловно, является поиском фактов и событий, которые реально случились.

Художественная литература может описывать события, которые никогда не случались. Писатель выдумывает сюжет. Он свободен отклоняться от реальности. Проверки на истинность, применяемые к работе историка, не применимы к его работе. Хотя его свобода ограничена. Он не свободен отвергать уроки тимологического опыта. От романов и пьес не требуется, чтобы соответствующие события действительно происходили. Нет даже необходимости в том, чтобы они вообще могли происходить; здесь могут действовать языческие идолы, феи, звери, ведущие себя как люди, призраки и другие фантомы. Однако все персонажи романа или пьесы должны вести себя тимологически понятным образом. Концепции истины и лжи, используемые в эпических и драматических работах, опираются на тимологическую правдоподобность. Автор свободен создавать вымышленные персонажи и сюжеты, но он не должен пытаться изобрести тимологию – психологию – отличную от наблюдаемой в человеческом поведении.

Художественная литература, подобно истории, изучает не среднего человека, или человека абстрактно, или обыкновенного человека – homme general – а отдельных людей и отдельные события. Но даже здесь существуют заметные различия между историей и художественной литературой.

Индивиды, которых изучает история, могут быть и часто бывают группами индивидов, а индивидуальные события, с которыми она имеет дело, являются событиями, оказывающими влияние на такие группы индивидов. Единичный индивид – предмет интереса историка прежде всего либо с точки зрения влияния, которые его действия оказывают на большое число индивидов, либо как типичный представитель группы индивидов в целом. Другие люди историка не интересуют. Но для автора художественного произведения имеет значение только индивид как таковой, независимо от его влияния на других людей или того, может ли он считаться типичным, или нет.

Некоторые теории литературы, появившиеся во второй половине XIX в., неверно это интерпретировали. Авторы этих доктрин были введены в заблуждение происходившими в то время изменениями в трактовке истории. Старые историки писали главным образом о великих людях и проблемах государства, современные историки переключились на историю идей, институтов и социальных условий. В то время престиж науки намного превосходил престиж литературы, а ревнители позитивизма глумились над литературой как над бесполезным времяпрепровождением. Писатели попытаюсь оправдать свою профессию, провозгласив её разновидностью научного исследования. По мнению Эмиля Золя, роман является чем-то вроде дескриптивной экономической теории и социальной психологии, основанной на скрупулёзном исследовании конкретных условий и институтов. Другие авторы шли ещё дальше и утверждали, что в романах и пьесах должна рассматриваться только судьба классов, наций и рас, а не индивидов. Они стирали различие между статистическим отчётом и «социальным» романом или пьесой.

Книги и пьесы, написанные по рецептам этой натуралистической эстетики, были весьма топорны. Все выдающиеся писатели признавали эти принципы только на словах. Сам Золя был очень сдержан в применении этой доктрины.

Темой романов и пьес является отдельный человек, его жизнь, чувства и действия, а не безликие коллективные целостности. Окружающая среда – это фон, на котором автор пишет портреты; двигаясь и действуя, персонажи реагируют на внешние события. Нет таких романов и пьес, где героем выступала бы абстрактная концепция – раса, нация, каста или политическая партия. Только человек является вечным субъектом литературы, отдельный реальный человек, его жизнь и действия.