Константин Рыжов - 100 великих монархов

По свидетельству Мальзерба, Людовик, узнав о решении своей участи, остался спокоен и сказал: «Смерть меня не страшит, я уповаю на милосердие Божие». Он написал завещание, а также посмертные письма родным и близким. Затем он простился с женой и сыном, утешая которых сказал: «Успокойтесь, друзья. Будем лучше благодарить Провидение, приведшее меня к концу страданий». За день до смерти он отслушал литургию и приобщился святых тайн. Утром 21 января 1793 года Людовика доставили на место казни. Когда его возвели на эшафот, он повернулся к толпе и произнёс твёрдым голосом: «Я умираю невиновным во всех преступлениях, в которых меня обвиняют, и молю Бога простить врагам моим». Однако слова его не произвели на чернь никакого впечатления. Через минуту нож гильотины отсёк ему голову. Когда её показали толпе, площадь содрогнулась от неистовых криков: «Да здравствует нация! Да здравствует республика!»

Герцог Орлеанский Луи-Филипп, приходившийся прапраправнуком Людовику XIII, был человеком необычайной судьбы и необычного характера. Получив в детстве либеральное воспитание, он восторженно приветствовал революцию 1789 года, был затем членом якобинского клуба, генералом революционной армии и с большим мужеством сражался с пруссаками при Вальми. Однако весной 1793 году возникли подозрения, что Луи-Филипп замешан в заговоре генерала Дюмурье. Чтобы избежать ареста, он бежал в Швейцарию. В последующие годы герцог много путешествовал, побывал даже в США и свёл знакомство с Джорджем Вашингтоном. В 1800 году Луи-Филипп поселился в Англии, где в это время жили эмигрировавшие из Франции Бурбоны. Семья не сразу приняла в своё лоно возвратившегося «блудного сына», но в конце концов примирение всё же состоялось. На родину он вернулся только в 1817 году, однако жил уединённо и держался в стороне от придворной жизни. Все свои силы Луи-Филипп отдал восстановлению утраченного в годы революции состояния. Он быстро привёл в порядок пошатнувшиеся дела, а потом умелым управлением значительно преумножил свои богатства. К концу 1820-х годов герцог Орлеанский считался одним из самых крупных землевладельцев Франции. Праздность, легкомысленные забавы и роскошь были ему совершенно чужды. Он не питал, по словам Гюго, слабости к попам, псарям и танцовщицам, что являлось одной из причин его популярности среди буржуа. И в самом деле, как по образу жизни, так и по своим привычкам Луи-Филипп очень походил на буржуа. Своих детей он отдал в общественную школу, а сам, выходя на улицу, всегда держал под мышкой зонтик. Он знал цену деньгам и времени, был известен как образцовый супруг и заботливый отец.

Всё это способствовало тому, что когда в результате Июльской революции 1830 года был свергнут последний Бурбон Карл X, Палата предложила занять престол герцогу Орлеанскому. 31 июля тот приехал в Париж, где его немедленно провозгласили королём. Далеко не все, впрочем, обрадовались такому повороту событий. Народ и студенты, три дня простоявшие на баррикадах, были уверены, что сражаются за республику. Они толпами обступили Отель-де-вилль, дожидаясь удобного момента, чтобы провозгласить её. Генерал Лафайет должен был стать президентом. Зная об этом, Луи-Филипп решил лично отправиться в отель во главе депутатов. Лафайет почтительно встретил его и передал герцогу трёхцветное знамя. Луи-Филипп развернул его, вместе с Лафайетом подошёл к открытому окну, обнял и поцеловал генерала. Этим он выиграл дело: к восклицаниям «Да здравствует Лафайет!» присоединились «Да здравствует герцог!» 7 августа, после принятия поправок к конституции, был принят закон о передаче королевской власти герцогу Орлеанскому.

Своим возникновением июльская монархия была обязана революции. Это наложило неизгладимый отпечаток на её суть и на её внешний облик. В отличие от Бурбонов, которые основывали свою власть на Божественном праве, Луи-Филипп получил королевские регалии от палаты депутатов. Конституция рассматривалась в качестве договора между французским народом и свободно избранным им королём, который был обязан теперь уважать права и свободы граждан. Самой трудной задачей правительства в первые дни было обуздать и успокоить народный дух. Сначала все были довольны падением старшей линии Бурбонов, и новый король был тогда очень популярен. С первых дней Луи-Филипп вполне вошёл в роль короля-гражданина и отлично выполнял её: как и прежде, он запросто разгуливал по улицам Парижа с зонтиком под мышкой и при встрече с тем или другим блузником — воином дней Июльской революции, останавливался, ласково протягивал руку и простодушно разговаривал с ним как настоящий французский буржуа. Всякий придворный блеск и великолепие были уничтожены, не стало придворного церемониала и королевской гвардии, сыновья короля по-прежнему учились в общественных учебных заведениях.

Но вскоре всеобщее воодушевление сменилось разочарованием. Вопреки ожиданиям, Июльская революция не привела к гражданскому миру, а лишь открыла собой новый период распрей, то и дело принимавших форму республиканских, бонапартистских и роялистских восстаний и заговоров. Королю пришлось бороться с ними старыми методами: с помощью пушек и репрессивных законов. Добившись в начале 1830-х годов некоторого умиротворения страны, Луи-Филипп решился на проведение либеральных реформ: были приняты законы о выборности муниципалитетов, о национальной гвардии и о новой системе выборов в палату депутатов. Последний закон вдвое снижал избирательный ценз и увеличивал круг граждан, обладавших избирательным правом с 90 до 166 тысяч. На дальнейшее расширение избирательных прав король шёл с большой неохотой (к 1848 году число избирателей достигло 250 тысяч). Ему не по вкусу была настоящая конституционная монархия с настоящим народным представительством. Всё внимание правительства было обращено на денежную аристократию, с которой Луи-Филипп вошёл в тесную связь ещё до революции: на высших чиновников, на банкиров, крупных торговцев и промышленников, для которых были созданы самые благоприятные условия в политике и бизнесе. В жертву этим денежным тузам постоянно приносились интересы многочисленных низших классов. Но по мере того как увеличивался разрыв между нищетой и богатством, росло социальное напряжение. Даже экономический подъём, который Франция пережила в начале 1840-х годов, не укрепил режим, а напротив, обострил общественные противоречия. Повсеместно распространилось убеждение, что избирательная система должна быть изменена. В палате всё чаще звучало требование расширить избирательное право на всех налогоплательщиков. Но король упорно отвергал всякую мысль о политических изменениях. Эти настроения в Луи-Филиппе поддерживал самый влиятельный министр последних семи лет его царствования — Франсуа Гизо, ставший в 1847 году во главе кабинета. На все требования палаты снизить избирательный ценз Гизо отвечал циничными отказами. Слишком уверенный в прочности своего положения, он просмотрел момент, когда следовало пойти на уступки. Это сделало падение режима неизбежным.