Анатолий Левандовский - Триумвиры революции

Иначе говоря, Марат провозглашает неизбежность и благодетельность социальной революции.

Он заканчивает свой труд пламенным призывом:

"Довольно! Слишком долго эти презренные тираны опустошали землю. Их царство идет к концу, светоч философии уже рассеял густую мглу, в которую они ввергли народы. Осмелимся же подойти к священной ограде, за которой укрылось самовластье, осмелимся разорвать мрачную завесу, скрывающую от глаз его происки; осмелимся, наконец, вырвать из его рук это страшное оружие, всегда губительное для невинности и добродетели!.."

Этот призыв был брошен за девять лет до начала Великой революции.

И он, вне сомнения, был услышан теми, к кому обращался автор.

Но услышали его и другие, те, кого обличал Марат.

А услышав, не стали медлить.

В прежние времена, еще совсем недавно, подобное произведение ожидал бы костер, а его автора - Бастилия. Ныне все немного изменилось и приослабло. Правительство Людовика XVI, запутавшееся в тенетах многих противоречий, несколько отпустило тормоза и склонилось к "гнилому либерализму".

И все же без последствий подобное остаться не могло.

Положение преуспевающего доктора и ученого изменилось, как по мановению волшебного жезла.

Королевские академии отклонили одно за другим все его открытия, а автора их стали громогласно величать шарлатаном.

Издательства прекратили печатать его труды.

Мадрид отказался от услуг доктора Марата в организации своей Академии наук.

Граф д'Артуа отказал "бунтовщику" от выгодной придворной должности.

Аристократы, еще вчера пожимавшие руку Марату и приглашавшие его к себе, теперь отворачивались при встречах и не желали иметь ничего общего с "проходимцем".

Обеспеченность, престиж в высших кругах, роскошный особняк на улице Бургонь, респектабельные приемы - все рухнуло, исчезло, сгорело дотла. Осталась лишь квартиренка на улице Вье-Коломбье и в перспективе полуголодное прозябание.

Но почему же? Ведь он был и остался "врачом неисцелимых"! Разве могло случившееся отвратить от него всех пациентов? И разве практика искусного врача не дала бы ему средств на сносную жизнь?

Нет. Жан Поль Марат никогда не останавливался на полдороге. Приняв решение, он не желал компромиссов. Он ведь уже сменил профессию. Отныне и до конца дней только "социальная медицина" - забота о судьбах общества будет волновать его мысль и совесть.

Марат знал, на что идет, и бесстрашно выдержал все удары.

И все же потрясение было слишком сильным.

Вскоре после переезда на новую квартиру он тяжело заболел.

Нет, то не была обычная болезнь - Марат, как превосходный диагност, понял это сразу. То была страшная, сокрушительная реакция на его великое решение, на его небывалый и беспощадный эксперимент, произведенный с самим собой. Больного лихорадило, временами он терял сознание и, казалось, был на пороге смерти. В этом, во всяком случае, не сомневался честный часовщик Бреге, соотечественник и преданный друг Марата, неустанно заботившийся о нем в дни болезни. Марат передал Бреге все свои лабораторные инструменты и неопубликованные научные труды, что особенно взволновало доброго часовщика, увидевшего в этом как бы завещание умирающего. Он и не подозревал, что, отказываясь от своего прошлого, бывший доктор менее всего думал о смерти.

А вообще думал он в эти недели много.

Пожалуй, больше, чем когда бы то ни было.

Еще бы! Слишком велик был вынужденный досуг - такого в его насыщенной событиями жизни до сих пор не бывало.

Он думал, взвешивал, вспоминал.

Иногда далекое прошлое так четко всплывало в воображении, что казалось совсем близким, недавним. Марат снова видел маленький городок Будри, где он родился 24 мая 1743 года и провел раннее детство, потом Невшатель, где отец, чертежник и преподаватель языков, мечтая сделать из сына ученого, старательно пичкал его всевозможными уроками, потом - Бордо, где уроки стала давать сама жизнь... Вспоминались отдельные эпизоды детства. Один из них особенно часто вставал перед глазами. Однажды отец несправедливо наказал его, и мальчик объявил голодовку; его заперли в комнате - он выпрыгнул из окна со второго этажа, о чем свидетельствовал шрам, оставшийся на лбу... Да, таким он был всегда - решительным, упрямым, непреклонным; таким останется и впредь, какие бы преграды или соблазны ни ставила перед ним жизнь.

Но больше всего размышлял Марат о судьбах Франции. Он уже предчувствовал многое в ее будущем. Он был уверен, что нынешнее положение в стране долго продолжаться не может, что перемены неизбежны.

Перемены неизбежны...

Действительно, могло ли до бесконечности длиться это дикое, нестерпимое, противоречащее здравому смыслу положение, когда один процент населения Франции, составлявший два привилегированных сословия духовенство и дворянство, безнаказанно тиранил и обирал девяносто девять процентов тружеников, созидателей и организаторов производства, входивших в состав третьего, податного сословия? Когда двор, то есть верхушка тех же привилегированных, расхищал почти пятую часть всех доходов страны? Когда король расходовал ежедневно лишь на кофе и шоколад к своему столу столько же, сколько рабочий получал, трудясь в течение целого месяца?..

Да, Людовик XVI, этот с виду добродушный увалень, на которого некогда философы возлагали надежды, оказался вполне достойным потомком "короля-солнца" Людовика XIV, приведшего Францию к порогу нищеты, и "многолюбимого" Людовика XV, бросившего всемирно известную фразу: "После нас - хоть потоп!" А супруга короля, легкомысленная и властная Мария-Антуанетта, - как быстро расправилась она с дальновидными министрами вроде философа-реформатора Тюрго! И не она ли сумела поднять придворные расходы с миллионов до миллиардов? Вот тогда-то абсолютная монархия и попала прочно в тиски дефицита государственного бюджета, что оказалось для нее роковым.

Король поначалу обратился за помощью к богатому духовенству и дворянству - кто бы мог помочь монархии в трудный для нее час, как не те сословия, ради которых она существовала!

Но Марат был уверен, что все попытки подобного рода будут обречены на провал. Еще бы! Сиятельные господа, принцы, герцоги и епископы, столетиями привыкшие обирать казну, едва ли были склонны поступиться своей важнейшей привилегией и раскошелиться в пользу оскудевшей монархии!

Так на деле и получилось. Избранные представители высшего духовенства и дворянства, не желая платить, заявили монарху, что окончательное решение по вопросу о раскладке налогов могут вынести только Генеральные штаты.

И вот, под дамокловым мечом полного банкротства, Людовик XVI 1 января 1789 года издал указ о созыве Генеральных штатов.