Андрей Никитин - «Повесть временных лет» как исторический источник

Вопрос этот далеко не риторический, т. к. для Лаврентьев-ской летописи 1377 г. приписка Сильвестра оказывается чужеродным телом. Напрямую она никак не связана с текстом ПВЛ, обрывающимся на середине ст. 6618/1110 г., т. е. на вступительной части повести о походе, упреждаемом словами: «тако и се явленье некоторое показываше, ему же бо быти, еже и бысть на 2-е бо лето»[Л., 285]. Никак не связана она и с летописным продолжением, которое представлено здесь теми же годовыми статьями, что и в Ипатьевской летописи, только сокращенными, а в отдельных случаях иначе разнесенными по годам, как показывает в своей работе по хронологии летописания Н. Г. Бережков. Поскольку же текст Ипатьевской летописи не обнаруживает на протяжении всей первой половины XII в. каких-либо «швов», разрывов и пр. [797], следует признать, что сохранившийся колофон Сильвестра может свидетельствовать разве только о полной замене «летописца Сильвестра» «текстом Нестора», воспроизведенного в Лаврентьевской летописи с большими сокращениями, чем в Ипатьевском списке, а после ст. 6618/1110 г. вообще переданного конспективно.

Все эти факты убеждают, что Сильвестр в действительности не имел прямого отношения к тексту ПВЛ. Последнее означает, что вопросы о времени создания, хронологических пределах, первоначальных объемах и авторе/авторах произведения, которое легло в основание всей русской историографии, до сих пор не решены, а прежние выводы подлежат полному пересмотру «в связи с открывшимися новыми обстоятельствами дела». Подобный вывод мало кого обрадует, но снятие хронологических и авторитарных «барьеров» на пути омоложения текста ПВЛ и реальность его перемещения из начала XII в. к середине того же столетия (в части текстов и позднее), открывает новые возможности для его понимания, интерпретации и пр., а вместе с тем, и для изучения творческого вклада автора, жившего и работавшего в последней трети XI — первой трети XII вв., выделенного по особенностям его стиля, всё равно, будем ли мы называть его «краеведом-киевлянином» или, что более привычно, Нестером/Нестором при почти полном совпадении лексических и хронологических характеристик обеих фигур.

Рассмотрим их внимательнее.

Если основываться на собственном признании Нестера/Нестора, что в Киево-Печерский монастырь он пришел 17 лет, а постриг его Стефан после смерти игумена 3.5.1074 г. [798], то он должен был родиться около 1055–1056 г. Это означает, что собственные его воспоминания могут начинаться с середины 60-х гг. Действительно, начиная с 6573/1065 г. в ПВЛ начинают встречаться сведения о событиях, которые можно посчитать личными впечатлениями летописца, а не только сообщениями его информаторов. К таким детским воспоминанием можно отнести заметку о комете Галлея 1066 г., помещенную под 6573/1065 г., но с неопределенным указанием на время ( «в та же времена»), и факт уловления рыболовами «детища» в Сетомле, «его же позоровахомъ и до вечера»[Ип., 153], замечательное по точности деталей описание «прения» киян с Изяславом перед освобождением Всеслава из поруба [Ип., 160], которому он мог быть свидетелем, и более позднее явление в Киеве волхва, который «прельщенъ бесомъ»[Ип., 164]. Всему последующему он был современник, а чему-то даже и очевидец, однако личное участие автора в событиях с уверенностью может быть установлено только по его собственным признаниям, как, например, в рассказах об обретении мощей Феодосия [Ип., 201–205], нападении половцев на Печерский монастырь в 1096 г. [Ип., 222–223] или беседе с Гюрятой Роговичем в 1092 г. [Ип., 224–225].

Всё перечисленное связано с Киевом и Печерским монастырем, в котором Нестер/Нестор был монахом в сане дьякона, во всяком случае так он говорит, прямо называя себя, в «Житии Феодосия», представленном в Успенском сборнике [799]и Патерике Киево-Печерского монастыря [800]. О других его литературных трудах свидетельствует также маркированное его именем «Чтение о жизни и о погублении блаженную страстотерптца Бориса и Глеба» [801], собственные его указания на работу над «летописцем» в рассказе об обретении мощей Феодосия, сохранившемся в списке ПВЛ Воскресенской летописи [802], и в ПВЛ под 6614/1106 г. в связи со смертью «Яня, старца доброго», у которого автор «слышахъ многа словеса, яже вписахъ в летописиць»[Ип., 257]. О дальнейшей его жизни известно только, что в 1092 г. он разговаривал с новгородцем Гюрятой Роговичем, а в 1114 г. был в Ладоге. Последний факт приобретает определенный интерес, т. к. с 6621/1113 г. в тексте летописи появляются сведения, освещающие деятельность Мстислава Владимировича в Новгороде на Волхове. Под этой датой сообщается, что тот «заложи церковь камяну святого Николы на княже дворе оу торговища Новегороде»[Ип., 277]; под 6622/1114 г. о заложении им же города «болии перваго»;под 6624/1116 г. о походе на «чюдь»с новгородцами и псковичами, а под 6625/1117 г. — о переводе его отцом из Новгорода в Белгород.

Связаны ли эти сведения напрямую с путешествием Нестера/Нестора (или «краеведа») на новгородский Север — мы не знаем, поскольку на этих годовых статьях, слишком лаконичных, чтобы рассматривать их в качестве «текста», исследователь не находит сугубо личностных, примет их автора, кроме, разве что, живого интереса к ладожским древностям, столь характерного для «краеведа». В какой-то мере подтверждением такого взгляда может служить приходящаяся в ПВЛ именно на этот период определенная скудость сведений о событиях в Киеве, позволяющая предполагать отсутствие в этот период здесь ее автора, но не более.

Между тем, скудные сведения, которые удается почерпнуть относительно времени и обстоятельств жизни Нестера/Нестора, не противоречат собранным сведениям о «краеведе», поскольку вся фактографическая картина Киева, заложенная последним в текст новелл о событиях второй половины IX — первой половины XI вв., приводит нас в конец 60-х и в 70-е гг. XI столетия, т. е. к тем же самым воспоминаниям, топонимам и лицам из киевского боярства, с которыми естественно связывать «ученика Феодосия». И тот, и другой оперировали текстами, еще не получившими «годовой сетки». Правда, можно заметить определенные отличия в более живом, а порою и более дерзком языке «краеведа» по сравнению с языком автора повествования об истории Печерского монастыря, успении Феодосия и последующего обретения его мощей, но при этом следует учитывать неизбежное стилистическое отличие между повествованием о делах мирских и событиях церковных. Во всяком случае, тексты ПВЛ, принадлежащие «ученику Феодосия», т. е. Нестеру/Нестору, по своему языку гораздо ближе текстам, усвояемым «краеведу», нежели те же самые тексты, маркированные именем Нестера, представленные в Успенском сборнике ХII-ХIII вв. [803]и Патерике Киево-Печерского монастыря [804], позволяя думать, что тексты ПВЛ Ипатьевского извода сохранили более близкий к архетипу язык автора.