Андрей Никитин - «Повесть временных лет» как исторический источник

Возвратив новообращенного Владимира в Киев, «краевед» не забыл выполнить предвозвещенную читателям ранее программу: низвержение Перуна, построение церкви св. Василия, крещение киевлян, не забыв и «дьявола», в рассказе о мучениках-варягах надеявшегося найти себе здесь жилище, поскольку «зде бо не суть учили апостоли, ни пророци прорекали»[Ип., 70], теперь же напоминавшего, что «зде бо мнехъ жилище имети, яко зде не суть учения апостольская»[Ип., 102]. Соответствующая версия о «низвержении кумиров» по образцу киевского сказания, похоже, была разработана и для Новгорода (на Волхове?), где главным действующим лицом выступал «Аким/Иоаким корсунянин» [513], точно так же спускающий идола Перуна вниз по течению реки.

Но если с идолами расправиться было сравнительно легко, то приходилось считаться с наличием у Владимира детей, оказывавшихся на положении внебрачных, причем если в статье 6488/980 г. у него показано 8 сыновей и две дочери [Ип., 67], то по второй версии сыновей оказывается уже 12 [Ип., 105], которых надлежало «развести» из Киева [514]. Насколько изложенное в тексте распределение «столов» соответствует представлениям первой четверти XII в., показывает тот факт, что Святополку Владимировичу достался г. Туров, где в конце XI в. находился другой Святополк, сын Изяслава Ярославича [Ип., 199 и 208]. Естественно, что исследователь не имеет права использовать эти перечни имен и распределение княжений в качестве исторического источника, не доказав предварительно их достоверность или хотя бы возможность данных княжений и не ссылаясь на «припоминания» поздних списков ПВЛ, как то делается до сих пор весьма часто. К тому же стоит помнить, что современник Владимира, Титмар из Мерзебурга, знает о наличии у него только трех сыновей, из которых один — Святополк — был женат на дочери Болеслава I Храброго [515].

Последняя часть повествования о Владимире столь же скудна фактами, как и две первые. Оставляя в стороне две новеллы из «печенежского цикла» (о юноше-кожемяке под 6501/993 т. и о знаменитом «белгородском киселе» под 6505/997 г.), связанные не столько с Владимиром, сколько с легендами о новопостроенных городах «по Десне, Устрьи, по Трубешеви, и по Суде, и по Стугне»[Ип., 106], главным здесь оказывается разорванный ими текст рассказа о построении «церкви святыя Богородица», предвосхищенного новеллой о мучениках-варягах. Он является продолжением рассказа о корсунском крещении, поскольку Владимир «поручивъ ю Настасу Корсунянину, и попы корсуньския пристави служити вь неи, вда ту все, еже бе взялъ в Корсуни, иконы, и съсуды церковныя, и кресты»[Ип., 106]. Этот рассказ, распространенный сведениями о «десятине», установлении праздника Преображения Господня, о нищелюбии Владимира, о любви к дружине (известная сентенция, что «яко серебромъ и златомъ не имамъналести дружины, а дружиною налезу сребро и злато»использована под 6583/1075 г. по поводу сокровищ Святослава Ярославича [Ип., 190]), о попытках изменения уголовного законодательства, оказывается итоговым для князя, после чего Владимиру остается только умереть, что и происходит 15.7.1015 г. во время подготовки похода на Ярослава.

Насколько сложен состав комплекса известий о Владимире, сохранившийся в ПВЛ, показывает наличие в ее тексте трех фрагментов, каждый из которых является своего рода итогом повествования об этом князе. Так, в ст. 6488/980 г. подводится итог повествованию о Владимире-язычнике, братоубийце, лю-бострастнике, идолопоклоннике, однако в конце ее дается примечательное сравнение с Соломоном, который «мудръ же бе, а на конець погибе; сь(т. е. Владимир. — А. Н. ) же бе невегласъ, на конец обрете спасение»[Ип., 67–69] [516]; в ст. 6499/991 и 6504/996 гг. рассказывается о Владимире — храмоздателе, просветителе, благотворителе и законодателе, обретшем веру и страх Божий, причем повествование несколько нелогично (видимо, сохраняя заключительные фразы какого-то использованного текста) заканчивается словами, что «живяше Володимиръ по строенью дедню и отню»[Ип., 112], хотя всё сказанное перед этим прямо опровергает такой вывод; наконец, в ст. 6523/1015 г., содержащей описание смерти и погребения Владимира, читатель обнаруживает панегирик покойному князю, объясняющий языческие грехи Владимира словами: «идеже умножися грехъ, ту изобильствуеть благодать; аще бо преже в невежьстве етера быша сгрешения, последи же расыпашася покаяньемь и милостынями»и

пр. [Ип., 115–118]. Таковы три итога «жизни Владимира», похоже, представляющие этапы ее осмысления на протяжении всего XI и начала XII вв. в сознании древнерусских историографов, постепенно вытесняющих историческую (или же историко-литературную) реальность сюжета реальностью агиографического порядка.

С другой стороны, в этих напластованиях и интерполяциях, связанных как с обработкой материалов «краеведом», так и с последующей редактурой более позднего времени, (антилатинские инвективы, вставленные в поучение по крещении, рассказы о юноше-кожемяке и о закладке Белгорода, разорвавшие повествование о создании Десятинной церкви), можно уловить следы двух безусловно независимых друг от друга источников сведений о Владимире. Первый из них, древнейший, связан с этнонимом «русь», с историей осады Корсуня, крещением Владимира, женитьбой на византийской принцессе и последующем «крещением руси». Заключающиеся в нем сведения в целом соответствуют столь же скупым сведениям о Владимире, которые содержатся в греческих и восточных источниках. Второй источник, безусловно более поздний, что отмечено использованием в его тексте лексемы «варяги», восходит к XII в., отмечен именем Добрыни (происхождение Владимира, сватовство к Рогнеде, во-княжение в Киеве, установление культа Перуна, возможно, крещение новгородцев, если канонический текст ПВЛ дополнить известиями Иоакимовой летописи [517]) и рассказывает о Владимире-язычнике.

Примечательно, что оба эти комплекса не имеют между собой никакой связи, отличны по лексике, но одинаково заканчиваются росписью «детей Владимира» [Ип., 67 и 105], причем одинаково недостоверными. Наряду с ними существовал, похоже, самостоятельный «печенежский цикл», отдельные сюжеты которого сохранились в ст. 6476/968 г. (осада Киева и воевода Претич), 6501/993 г. (юноша-кожемяка), 6505/997 г. (белгородский кисель), а также в статье 6488/980 г. в связи с историей убийства Ярополка (Варяжько, который бежал в печенеги и «мьного воева с печенегы на Володимира», чье имя, к слову сказать, тоже указывает на XII в. как на время обработки текста). Положение этих сюжетов, разрывающих уже имевшиеся тексты, свидетельствует об их более позднем появлении, чем, к примеру, рассказ о храмоздательной деятельности Владимира (статьи 6499 и 6504 гг.), разорванный ст. 6500–6503 гг.