Яна Седова - Великий магистр революции

Совершенно неуместен после этого оптимизм начальника Петроградского охранного отделения ген. Глобачева, который говорит в воспоминаниях, что «для Германии русская революция явилась неожиданным счастливым сюрпризом». Впрочем, из дальнейшего изложения видно, что у Петроградского охранного отделения и не было агентов среди русских эмигрантов-социалистов, предпочитавших лучше служить делу революции на немецкие деньги, чем изменять этому делу на средства охранки. Этим, вероятно, и объясняется поразительная неосведомленность Петроградского охранного отделения, для которого февральского революция тоже оказалась неожиданным сюрпризом.

Никакое широкое забастовочное движение невозможно без финансирования. Не говоря уже о нелегальной литературе, в период забастовки рабочий не перестает нуждаться в деньгах; и если организатор забастовки не позаботится прежде всего о забастовочном комитете, который будет выплачивать бастующим компенсацию за потерянное жалованье, то забастовка быстро закончится.

Уже после того, как в масонские ложи вступили видные социалисты Думы, а Гельфанд в Берлине составил план русской революции, шесть фракций Думы (прогрессивные националисты, центр, октябристы-земцы, левые октябристы, прогрессисты, кадеты) и три группы Госсовета (академическая группа, центр, группа беспартийного единения) объединились в Прогрессивный блок с целью «создания объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны». Нетрудно было догадаться, что лидеры блока именно себя и считали такими лицами. В блок вошли более 70 % членов Думы, это было обеспеченное большинство. «Государственная дума в лице своего Прогрессивного блока нисколько не обнадеживает себя насчет практического исхода своих предложений, но Прогрессивный блок тем не менее намерен проявить настойчивость, чтобы создать правительству возможные затруднения», — говорилось в донесении заведующего министерским павильоном Думы Куманина председателю Совета министров.

Но ни деятельность Думы, ни деятельность социал-демократов, от думских до эмигрантов, ни работа масонов не могла разрушить Российскую Империю. Разрушить ее можно было только своими же, т. е. монархическими силами.

«— Ну-с, тут-то мы и пустим… Кого?

— Кого?»

Тут-то и выручил всю бессильно облепившую Государственную думу нечистую силу Гучков.

Гучков был человеком исключительной храбрости и исключительного самолюбия. Еще гимназистом он собирался сбежать из дома добровольцем на русско-турецкую войну. Из охраны КВЖД он был уволен за дуэль. Дуэли всю его жизнь были одним из его постоянных занятий. Он участвовал в качестве добровольца в англо-бурской войне, на которой был тяжело ранен, попал в плен и был отпущен под честное слово. Когда в 1903 г. в Македонии началось восстание против турок, он уехал туда, несмотря на то, что через несколько недель должен был жениться. Во время русско-японской войны он был помощником главноуполномоченного Красного Креста при Маньчжурской армии и, по резолюции Московской городской думы, «совершил подвиг самопожертвования», во время отступления оставшись в Мукдене с ранеными солдатами. Когда в 1905 г. московский земский съезд обсуждал резолюцию об автономии Польши, то 172 человека высказались за эту резолюцию, а 1 против. Нетрудно догадаться, кто был этот один. Вот так и началась его политическая карьера.

Уже к 1905 г. он «вошел в легенду». Он был убежденный конституционный монархист («… был монархистом, и остался монархистом, и умру монархистом», — говорил он в эмиграции). Он возглавлял партию октябристов, «очень понравился» Государю при встрече, был в хороших отношениях со Столыпиным, с которым познакомился через его брата А. А. Столыпина, тоже октябриста. В те времена Гучков говорил, что имя Николая II «будет написано славными буквами на страницах нашей истории, по отношению к Нему Его народ и мы, народные представители, остались в долгу».

Сначала Витте, потом Столыпин предлагали ему пост министра торговли, но к тому времени Гучков уже почувствовал себя «легендой» и каждый раз пытался перекроить кабинет министров по своему вкусу. В результате министром торговли он так и не стал. По Петербургу ходил странный слух, что будто бы Государь сказал: «Ну, еще и этот купчишка лезет». Чтобы правительство и Государь поняли, кого они теряют, и осознали, что так нельзя обращаться с легендарным человеком, Гучков в 1908 г. произнес речь, назвав «безответственных по своему положению» Великих Князей, которых назначали на посты армейских инспекторов, причиной неудачи в войне. «Для того, чтобы сделать призыв к ним еще более убедительным, я всех назвал, — говорил Гучков. — Вот во главе Совета государственной обороны стоит великий князь Николай Николаевич… Всем сказал. И кончил призывом к ним, чтобы они сами ушли». «Что вы наделали, — сказал ему Столыпин. — Государь очень негодует на вас, и чему было приводить этот синодик. Он говорит, если Гучков имеет что-либо против участия великих князей в военном управлении, он мог это мне сказать, а не выносить все это на публику, да приводить синодик». По словам Гучкова, с этой речи началась его «размолвка» с Государем. Гучков, как видно из его биографии, всегда втайне болезненно относился к любой несправедливости. Здесь несправедливость, как ему, вероятно, казалось, была направлена против него. Этого он вынести и подавно не мог.

При поддержке Столыпина Гучков, впрочем, был избран председателем Думы. «А. И. Гучков не имел технических председательских данных, — пишет Ольденбург, — он в то же время покидал ответственный пост руководителя думского центра. Что же побудило его принять звание председателя? По-видимому, А. И. Гучков при помощи высочайших докладов желал получить возможность влиять в желательном для него направлении на самого государя». Проще говоря, Гучков мечтал о роли какого-то фаворита при Государе и, надо сказать, к тому дело и шло. Но неожиданно он встретил резкий отпор: «Государь угадал (или приписал Гучкову) такое намерение, — продолжает Ольденбург, — он, кроме того, считал, что Гучков стремится обходным путем урезать царскую власть; и на первом же приеме 9 марта, отступив от своей обычной приветливой манеры, встретил крайне холодно нового председателя Думы, открыто показал ему свое недоверие. В газетном сообщении о приеме было только сказано, что аудиенция «продолжалась более получаса»; обычных слов о «высокомилостивом приеме» не было». Во вступительной председательской речи в 1910 г. Гучков говорил, что, «может быть, придется и сосчитаться» с «внешними препятствиями, тормозящими нашу работу».