Александр Бондаренко - Утаенные страницы советской истории.

— Разве Госбезопасность не контролировала партийные органы ?

БОБКОВ: Категорически нет! Никто не имел права как-то внедряться, изучать ситуацию в партийных, комсомольских, советских и профсоюзных органах. Мы не имели права иметь агентуру в партийных газетах…

— Правильным ли было подобное «невнимание», если даже высокопоставленные чиновники потом вдруг заговорили о своем диссидентстве ?

БОБКОВ: Спецслужба не должна работать против власти — и Юрий Владимирович строго следовал этому принципу.

Сейчас много говорят — и даже некоторые бывшие партработники — что КГБ их подслушивало, что в аппарате ЦК чуть ли не в каждой комнате стояла техника… Но был закон, а в КГБ — жесткий приказ: у кого ты можешь ставить технику. Не подлежали никакому слуховому контролю все партработники, начиная с райкома и выше. Так же и комсомольские, профсоюзные, советские работники. К ним с техникой никто не имел права входить. Не говоря уже о ЦК!

— Но тогда буквально все были уверены, что их подслушивают. Куда ни зайдешь — в редакцию, библиотеку, НИИ — «Тише! Нас слушают!!!».

БОБКОВ: Зачем их было слушать? Смешно… Стоит заметить, что право устанавливать технику было только у КГБ. Разрешение на прослушивание в отношении иностранца мог дать не ниже, чем начальник Главка, а в отношении советского гражданина — зам председателя КГБ. Больше никто не имел права разрешить! Если нарушались такие правила, это серьезно каралось…

— Так партработников ни при каких обстоятельствах нельзя было касаться ?

БОБКОВ: Нет, бывало, когда мы вели разработку какого-то человека и в поле зрения попадал партийный работник. Чтобы внести ясность, мы должны были получить санкцию: в Москве — в ЦК, а на периферии — у первого секретаря обкома.

— Давали разрешение?

БОБКОВ: Да. Но надо было аргументированно доказать, что это серьезно…

— То есть определенное право на самостоятельность органы Госбезопасности имели? Или же, простите за штампы, вся их работа проводилась «под диктовку партии», а Андропов был «послушным исполнителем ее воли»?

ШАРАПОВ: Он неизменно повторял, что КГБ должен быть законопослушным органом. Так дело и ввелось. Но это вовсе не означает, что Андропов зажимал инициативу, что не ставил перед ЦК и Политбюро острых вопросов.

БОБКОВ: Вот всего один пример — в конце 1970-х через агентство «Рейтер» неожиданно прошли сообщения о создании в СССР «независимых профсоюзов»: их декларация, выступления лидеров. Стали смотреть, откуда это? Оказалось, что корреспондент встретил в районе Красной площади двух жалобщиков — один из Донецка, другой из Калининской области — те всего порассказали, а он досочинил'.. Но мы выяснили, что по Москве — из приемной ЦК в приемную Совмина, из Президиума Верховного Совета в редакцию «Правды» — ходят около 400 таких жалобщиков. Ходят годами — некоторые обивают пороги по три-четыре года…

Мы пригласили сотню жалобщиков в приемную КГБ, выслушали их, доложили Юрию Владимировичу. Он доложил в ЦК — и в итоге состоялось решение Секретариата. Дали двухнедельный срок… Через неделю все жалобы были удовлетворены. Все! Кроме, помнится, четырех…

— Что это были за жалобы, которые удалось разрешить?

БОБКОВ: По одному из случаев я сам звонил в Запорожье. Женщина, работала на заводе — пять человек детей — жила в 11-метровой комнате! Звоню начальнику Управления КГБ. «Вы знаете, у нас тут на жилье такие очереди…» «А что, у вас в Запорожье много женщин с пятью детьми?» — спрашиваю. На следующий день звонит радостный: «Обком дал квартиру, четыре комнаты!»

Разве нельзя было решить без того, чтобы ездить в Москву?

— Такая работа была разовым мероприятием?

БОБКОВ: Фактически, хотя мы «заразились» этим, отобрали еще сотню. Андропов опять подписал. Потом звонит: «Знаешь, ну тебя… Мне уже говорят: что это такое? Почему они в КГБ идут, а не в ЦК? Говорю: в ЦК они тоже известны. Нет, отвечают, хватит…» Но ведь для ста человек мы сделали, и они рассказали, где были! Так в народе формировался авторитет Юрия Владимировича.

ШАРАПОВ: Кстати, многие приходили в приемную КГБ, колоссальное число писем было от людей, которые искали правду, защиту от произвола и бездушия…

БОБКОВ: У Андропова было правило, что ни один запрос, ни одна просьба, заявление не должны остаться без ответа. Тебя могли не вздуть за какие-то чисто оперативные грехи, но за заявление… Это был жесткий принцип и о нем знали.

ШАРАПОВ: Не просто принцип, а это подход в работе с людьми. Мы говорили: власть служит народу. Вот тому наглядная иллюстрация.

— Считается, что Андропов, «набирая вес», всячески стремился удержать Брежнева на посту Генсека и содействовал окружению его «кремлевскими старцами», чтобы оказаться единственным кандидатом «на престол».

ШАРАПОВ: Не он решал такие вопросы. К тому же, зная щепетильность и порядочность Андропова, никак не могу с этим согласиться! Поэтому, наверное, Брежнев и ценил его, держал его на должности председателя КГБ, пользуясь той объективной информацией которую давал Юрий Владимирович. А он не подстраивал информацию под ту или иную личность, мнения и настроения…

— Но не возникла ли в конце жизни Брежнева определенная напряженность между ними — по поводу семьи Генсека ?

ШАРАПОВ: Юрий Владимирович настолько деликатно, хотя и нелицеприятно ставил эти вопросы, не позволяя им распространяться в каком-то ином кругу, что Леонид Ильич, думаю, видел в нем человека, который сделает все лучше, честнее, чем кто-нибудь другой… И вообще, Брежнев своих соратников ценил по политическому подходу к делу. Выступления Андропова на Политбюро, на Секретариате носили конкретный, деловой характер — со знанием дела в любых вопросах, по которым он считал необходимым выступать. Поэтому Андропов и был поставлен на место Суслова. В роли второго лица в партии Юрий Владимирович оказался наиболее авторитетным и подготовленным человеком…

— Между тем сегодня можно прочитать, что Андропов был противником социализма и намеревался перевести страну на капиталистические рельсы.

ШАРАПОВ: Слова «гласность» и «перестройка» впервые употребил Юрий Владимирович! Гласность — чтобы люди больше верили в социализм, высказывали свои мнения, шире обсуждалось происходящее, чтобы демократия была. Перестройка — а не уничтожение социализма — чтобы он лучше стал…

БОБКОВ: По его мнению, страна должна была развиваться в русле марксистско-ленинской теории, следовать тому пути, который прокладывался через Октябрьскую революцию. Он был убежденный коммунист, убежденный ленинец. Хотя и критически относился к тому, как шла история нашего государства, к практике строительства социализма в СССР… Не в смысле отметания, а потому, что думал как это лучше можно бы сделать. Нередко от него можно было слышать такую фразу: «Вы мне говорили, что мы не то делаем. А есть ли еще какой-то опыт строительства социализма? Если нет опыта — обязательно будем шишки набивать. Мы же первые пошли по этой дороге».