Эли Визель - Рассыпанные искры

Его «отклонение» было синтезом преемственности и новаторства, хотя он никогда не превращался в раскольника. Обязанностью Маггида перед самим собой, не перед основателем хасидизма, было сохранение живого образа Баал-Шема, его легенды и наследия.

Итак, Межирич не стал новым Меджибожем. В отличие от Баал-Шема, Великий Маггид редко покидал дом, избегал толпы. Баал-Шем постоянно пребывал в движении, всегда и везде проявлял интерес к самым разным людям; Маггид обращался лишь к нескольким избранным. Баал-Шем рассказывал истории; Маггид произносил речи. Баал-Шем отправлял службу с толпой, — чем больше народу, тем радостнее он становился; Маггид молился один, и только в конце службы девять привилегированных учеников приглашались, чтобы составить с ним миньян.

Баал-Шем был доступен и всегда готов помочь. Каждый мог прийти и увидеть его, не нуждаясь в посредниках. Маггид не таков. Он первый назначил габая, или шамаша (секретаря, слугу, стража), чтобы оградить себя от незваных гостей.

Видимо, Маггид в большей степени, чем его Учитель, имел влечение к театральным эффектам. Баал-Шем странствовал одетый то как кучер или крестьянин, то как плотник или бродяга. Маггид считал, что выглядеть надо иначе. Он усвоил роль верховного священнослужителя и обычно надевал белую ниспадающую мантию — символ занимаемой должности. Он внушал уважение, Баал-Шем — любовь. К концу жизни Маггид пользовался костылями, его впечатляющая внешность стала внушать благоговейный страх. Болезнь воздвигла еще один барьер между ним и внешним миром.

Затем произошла странная вещь. Нежданно и без всяких объяснений Маггид решил переехать из Межирича в Аниполь. Почему? Причины неясны. Мало говорится о переезде и в хасидской литературе. Был ли он вызван все более и более злобными нападками его противников? Возможно. Но если это и ответ, то неполный. Решение о переезде не разрешило вконец обострившегося конфликта. География не имела отношения к войне фанатичных хасидов с такими же фанатичными митнагедами.

(Кроме того, нападкам подвергались в основном его ученики, а не сам Маггид. Задача этих последователей-проповедников была нелегкой. И религиозные, и светские лидеры иудаизма считали их реформаторами, если не отъявленными еретиками. Они подвергались оскорблениям, унижениям, особенно в важных общинных центрах Украины и Белоруссии. Но чем больше их преследовали, тем больше сторонников они приобретали.)

Чем же все-таки объяснить отъезд Маггида? Возможно, он осознал, что труд его завершен: ученики, влиятельные рабби и известные цадики в нем теперь не нуждались. Утратив иллюзии, безнадежно больной, он мог почувствовать себя отвергнутым и ненужным.

А может быть, он тосковал по одиночеству. Посвятив жизнь другим, пожелал уйти в себя, чтобы присмотреться к переменам, происшедшим в нем самом за то время, пока он менял представление стольких евреев об их месте в обществе.

Еще одно предположение: возможно, этот наделенный тонкой интуицией человек предчувствовал грядущее разочарование: хасидизм, возникший как оппозиционное движение, уже начал превращаться в новое официальное учреждение…

Каковы бы ни были мотивы, переезд, состоявшийся в 1772 году, кажется, не слишком глубоко затронул хасидский мир. Правда, более драматические события отметили этот достопамятный год. Польша была рассечена и поделена между Германией, Австрией и Россией. Этот раздел принес евреям много страданий. Когда народы дерутся, расплачиваться чаще всего приходится евреям.

В этом же году первая хасидская книга — «Толдот», написанная рабби Яаковом-Йосефом из Полонного, увидела свет и в этом же году была публично сожжена. В этом же 1772 году противники хасидов — митнагеды — уговорили авторитетного Элиягу, Виленского Гаона, отлучить хасидов. Хасидские лидеры подумывали о переходе в контрнаступление, об ответном отлучении. Маггид воздержался: он не хотел усугублять раскол. Лучше терпеть и ждать. Но антихасидские мероприятия умножались и становились нестерпимыми, особенно в Литве. Хасидов преследовали так, словно они были вне закона. И тогда, в одну незабываемую ночь, десять последователей Маггида собрались в Бет-Мидраш и при жутком свете черных свечей произнесли торжественное и страшное заклинание, которым по традиции изгоняют врагов из общины Израиля. Внезапно посреди церемонии послышался приближающийся хорошо всем знакомый стук костылей: Маггид. Скорбный и разгневанный, стоял он перед ними. «Вы потеряли голову», — вот все, что ой сказал. Недвижные, охваченные раскаянием, остались они у стола, осознав полный смысл его слов, прозвучавших, как приговор: они потеряли своего главу, своего Учителя, он собирался покинуть их. Навсегда. Некоторое время спустя он утешил их: «Я обещаю, что в спорах хасидов и митнагедов побеждать будут всегда хасиды».

Когда несколькими месяцами позже он умирал, шел сильный снег. Пурга яростно бушевала над деревней, словно хотела смести ее с лица земли. Маггид лежал, закутанный в ритуальное покрывало, с филактериями на лбу и на левой руке. Вокруг толпились близкие. Последние слова слетели с его уст: «Держитесь вместе, будьте всегда вместе, всегда».

Этому завету они, однако, не последовали. И все же истории его остались, и через них мы приобщаемся к ученикам Маггида, а через учеников — к самому Маггиду и Баал-Шему, и благодаря всем им мы приобщаемся к самым высоким движениям еврейской души и еврейского воображения.

Без них наша история оказалась бы беднее, намного беднее. В ней не было бы ни мечты, ни ностальгической легенды.

«Только Ты, Господи, знаешь, почему иногда я ставлю себя впереди, а иногда — позади других!» — воскликнул однажды рабби Барух из Меджибожа.

Этот внук Баал-Шема, воспитанный Маггидом из Межирича и обученный рабби Пинхасом из Кореца, человек гордый, вспыльчивый, а порой впадавший в глубокое уныние, претендовал на особый статус среди других хасидских учителей своего поколения. Так оно и было. Рассматривая себя как наследника — наследника не рабби Гирша, отца, незаметно прошедшего по жизни, а деда, — он считал, что ему принадлежит все. Действительно ли он верил, что является единственным, законным преемником Баал-Шема? Возможно. Ибо для него каждый рабби был потенциальным соперником и узурпатором.

Это открытое высокомерие, конечно, причинило ему много неприятностей и возбуждало враждебность. Его собственные шурины жаловались на капризы и легкомыслие Баруха и дошли до того, что обвинили его перед лицом Великого Маггида, чей внук скажет позднее: «Рабби Барух из Меджибожа взбирался к небесам, ступая по головам остальных цадиков».