Андрей Никитин - Исследования и статьи

Перечень совпадений вариантов текста издания 1792 г. и только Воскресенского списка можно продолжить, но их не так уже много:

Стр. 11 (ст. 5): «но платити им вообче»

Стр. 40 (ст. 38): «вести по конам»

Стр. 56 (ст. 55): «инаго города»

Стр. 66 (ст. 66): «то по нужи на…»

Стр. 97 (ст. 119): «добудет товара»

На этом совпадения кончаются. Характерно, что при таком сличении текстов отмечаются разночтения, которые не могут быть объяснены редакционной работой издателя 1792 г., даже если допустить его полный произвол, или ошибками наборщика, а должны быть признаны индивидуальными особенностями рукописи, на которую пал выбор при подготовке издания. При этом звездочкой (*) обозначены варианты, присущие всем без исключения спискам Музейского вида.

Весьма показательно, что разночтения текста издания 1792 г. в большинстве своем перекликаются как с Воскресенским списком, так и со всеми списками Музейского вида за некоторыми исключениями, что указывает на возникновение Болтинского списка ранее общего протографа известных нам списков Музейского вида. Сравнивая приводимые примеры, можно видеть, что написание слов в тексте издания 1792 г. в ряде случаев не проясняет, а затемняет смысл по сравнению с таким же местом Воскресенского и других Музейских списков. Уже одно это должно было вселить сомнение в ту интерпретацию «метода работы» Болтина, которую утверждает С. Н. Валк. Однако, поскольку мнение это было дважды высказано в печати в категорической форме, следует показать текст издания 1792 г. еще с одной стороны — со стороны его формальной структуры.

Все списки Правды Руской Пространной редакции имеют традиционное для каждого вида членение на главы, по большей части с заголовками, писанными киноварью, отмеченными прописными буквами в начале абзаца или каким-либо иным способом. Некоторые виды отличаются еще делением на две неравные части — на «суд Владимира» и на «устав Владимира», за соблюдение чего Болтина упрекал еще Карамзин, считавший такое деление «ошибкой» [563]. Подобное разделение на главы (вернее, на абзацы, т. к. глав меньше) не совпадает с общепринятым делением всего текста на статьи [564], но, будучи своего рода «жесткой конструкцией» для каждого вида, позволяет сравнивать между собой списки разных видов и служит добавочным археографическим признаком.

Критики издания 1792 г., предположив полный произвол Болтина в отношении текста и его структуры, забыли о примечании издателя на стр. 37–38 и, указав на Воскресенский список как на оригинал издания, не потрудились сверить их формальную структуру. В том, что структура изданного текста осталась в первоначальном виде, убеждает не только всё вышеизложенное, но и характерные заголовки, вынесенные над текстом, и членение на «статьи», отмеченные абзацами с начальной прописной буквой.

Подобная сверка структур, полагаю, привела бы их к несколько иным заключениям. Так, сравнивая структуру Воскресенского, а вместе с ним и всех Музейских списков, со структурой текста издания 1792 г., наиболее существенные отличия в членении и объединении абзацев оказываются в статьях 7–8, 20–28, 30–31, 59–65, 71–73, 98–106 (по академическому изданию 1940 г.). Это составляет 32 статьи — четвертую часть всего объема Правды Руской. Различие заключается в группировке статей, в их заголовках, абзацах и т. п., иначе говоря, в той структуре текста, которая меньше всего пострадала от произвола переписчика, оставаясь, как правило, неизменной и в данном случае не позволяющей утверждать использование этих списков в качестве архетипа издания.

Заканчивая обзор издания 1792 г., приходится высказать сожаление, что критик, демонстрируя «ограниченность» и «антиисторизм» И. Н. Болтина, который якобы полагал, что «списки Русской Правды различаются отнюдь не по своему происхождению и различному отсюда значению» [565], не сформулировал свою точку зрения на задачи, преследуемые Болтиным, если те, что объявлены им в предисловии, не соответствовали действительности. Однако С. Н. Валк этого не сделал, остановившись перед утверждением, что с помощью вивисекций над текстами Болтин дополнял и «улучшал» текст Правды Руской.

Этот единственно возможный вывод, напрашивающийся из работы Валка, оказывается и наиболее уязвимым. Уже первый опыт со статьей 1-й должен был его убедить, что Болтин не только «обогащал» текст за счет других списков, но и «изымал» из него необходимейшие его части. Критика удивило, что Болтин «опустил» часть перечня «аще ли будет княжь мужь, или тивун княжь, или тивуна княжа», «прибавил» «ябетника»и «выбросил» «горожанина», «имеющегося во всех списках Карамзинской группы» [566].

Но дальнейшие сравнения — если он их только делал — должны были бы это удивление усугубить. Наряду с разночтениями и выпадением незначительных слов, в главе «О мече»издания 1792 г. отсутствует фраза «или нос оутнет», имеющаяся во всех списках Музейского вида в статье 27-й. Далее, совершенно невероятно исчезновение из текста издания 1792 г. шестнадцати (!) статей о приплоде скота, зерна, стоимости труда, содержащих ценнейший материал не только по экономике феодального хозяйства, но и о ценах, соотношении денежных единиц, исчислении «натурального» процента [ПР, 1940, 377–380].

Ни И. Н. Болтин, ни А. И. Мусин-Пушкин, столь живо интересовавшиеся именно такими данными, специально занимавшиеся монетной системой и финансами древней России, не прошли бы мимо подобного материала, использовав его хотя бы в примечаниях, если бы имели его в руках. Но этого не произошло, и статьи эти оказываются неизвестны Мусину-Пушкину даже много позднее, и только Карамзин впервые публикует их по списку «летописи Засецкого» и списку Правды Руской Горюшкина в примечаниях ко 2-му тому «Истории государства Российского» [567].

Столь же невероятно предположить, что Болтин отказался от устава «О городьскых мостех», имеющегося во всех известных списках Музейского вида, кроме двух — Музейского II и Ундольского II [ПР, 1940, 390]. Это тем более показательно, что в примечании к слову «изгой»статьи 1-й Болтин показывает свое знакомство с этим «уставом», но называет его «росписанием городским»,известным ему по списку в Псковской летописи, «имеющейся в библиотеке у одного из наших соотечественников древности любителя»[ПР, 1792, 8–9], т. е., по-видимому, у А. И. Мусина-Пушкина. Можно с уверенностью утверждать, что, встретив этот устав в составе хотя бы одного из списков Правды Руской, Болтин не поколебался внести его в издаваемый текст с такими же оговорками в примечаниях, как то было сделано со статьей «О муке».