Н. Пинегин - В ледяных просторах

Дни идут уже на убыль. Ночные солнечные тени становятся длинней. Ждем лета. Больше всех жду летних ясных дней, погод не меняющихся. Западает сомнение, — да будет ли такая пора? До сих пор моя работа с натуры случайна, урывочна из-за туманов и ветров. Разъясняется, стихает ветер — я бегу писать. Часто берешься за кисть без охоты: но разве может быть иначе, когда знаешь почти наверняка, что только минутной радостью заворожены освещенные солнцем горы, что через полчаса они скроются в густых туманах, задует ветер, повалит снег? А ты — с досадой на помеху, с проклятьями будешь складывать малоуместные здесь художественные принадлежности.

6 июля . Изменчивы оттенки снегов, но человеческое настроение еще непостоянней. Разве не может одна улыбка женщины перевести все мрачное в радость ликования? Здесь женских улыбок ожидать не приходится. Но есть солнце. Оно одно наряжает краски и весь мир в праздничные цвета. Нет, не в тропических странах, а здесь быть солнцепоклонникам!

Сегодня я и Визе вернулись из небольшого трехдневного путешествия на Новоземельские ледники. Мы собирались отправиться первого июля, но только третьего перестал дождь, разошлись туманы, и улыбнулось солнышко.

Кругом — как расцвело. Снег превратился в крупные кристаллы, рассыпающиеся под ногой, как горох. Сани скользят не по снегу, а по мелкому льду. На морском льду — везде озера растаявшего снега. Мы обходили их насколько возможно, но ближе к берегу попали в запутанную сеть их: весь лед казался покрытым водой. — Пошли напрямик.

Кругом вода. Тихие озера оборачивают чистым рисунком светлое небо и ледник. Оглядываюсь — и кажется мне, что нарта с шестью веселыми собаками плывет по воде. Наши собачки сначала очень неохотно шли в воду. Но солнце заметно греет, тонкий слой воды заметно теплее влажного снега, и я вижу, как храбро рассекают грудью воду передовые — Беля и Труженик. У самого берега пресных озер на льду не видно: он разбит быстро ползущим ледником и речкой, что, слышно, шумит по камням.

Раскинули палатку на сухом мелком щебне. Одно это приводит в веселое настроение. В палатке жарко — забытое ощущение! Этот день мы работали на леднике. Идти по нему теперь безопасно: трещины крепко запаяны и легко отмечаются по грязному цвету снега, в них набившегося. Местами лед обнажен, изборожден морщинами, буграми, но большая часть еще под снегом. Под ногами где-то внутри гулкий шум водопадов, кое-где в озера, наполнившие глубокие ледяные овраги, с шумом вливаются ручьи.

На ночь мы по старой привычке завалились в спальный мешок. Под утро проснулись от нестерпимой жары. Ноги, — как расплавленные, все тело ныло. С трудом открылись глаза. Сквозь тонкую ткань палатки бились солнечные лучи. В палатке жарко, как в бане. В небе — ни облачка. Тишина.

— Идем исследовать морены?

— До самого ледяного покрова?

— Хоть до Карской стороны!

После утреннего завтрака вышли. Перевалив гору в восточном направлении, подошли к озеру, питаемому ледниками. За озером путь по морене. Она как червь тянется в глубь земли длинной полосой грязи и камней между двумя громадными ледниками: «Таисия» и «Профессора Попова». Ежеминутно наталкиваешься на конусообразные возвышения грязи. Иногда сапог скользит по ее тонкому слою, закрывшему лед. Морена тянется километров на семь, то высоко поднимаясь над ледниками, то проходя по дну оврага между ледяными скатами. Морена привела нас к небольшому холмику — нуна-таку, и тут окончилась. За холмиком прекрасное горное озерко. С трех сторон спустились в него ледяные стены. Особенно величественна стена ледника Попова. Словно могучими взмахами огромного ножа нарезаны глыбы нежно-зеленого льда, — хватил тут-там беспорядочно, потом, кажется, кто-то все глыбы опрокинул, а одной полосы не осилил. Та — лишь погнулась, да так и стоит, смотрясь зазубренным краем в прозрачную голубоватую воду.

За озерком ледники сливались в один ледяной покров.

Собрав небольшую коллекцию окаменелостей, мы вернулись старым путем к палатке.

Следующие дни посвятили исследованию близлежащих гор и морского конца ледника Попова. По дороге к леднику мы изнывали от жары — пришлось снять фуфайки и остаться в одних нижних рубахах. На сухом песчаном бережке прилегли ненадолго отдохнуть; солнышко разморило. Мы уснули — в чем были — с фуфайками под головой.

9 июля . Прекрасная погода стоит неизменно. Почти безветрие. Солнце печет по-летнему — по крайней мере, так кажется нам. Работаем целыми днями на воздухе, опаздываем и к обеду и ужину. Какое действие производят горячие солнечные ласки! И эту промерзлую землю возможно немного оттаять, согнать толщу снегов, превратить их в пенящиеся ручейки. Ручьи шумят везде. Из-под каждого снежного пласта выбиваются веселые струйки, соединяясь, растут, прыгают по камням, образуют речки и озера. Лед в бухтах затоплен водой. Куда ни посмотришь — озера и лужи. И горы освобождаются: более низкие ополосованы длинными лентами снегов по оврагам. Дрожа в дальнем мареве, ленты переливаются каким-то странным колебанием, — чудится, что по горным склонам ползут живые белые змеи и свертываются на вершинах в плотный клубок.

Но там, дальше прибережных гор, на отдаленном ледяном покрове, убежище белых снегов ненарушимо. В прозрачном воздухе теперь ясно видна главная линия могучего льда. Она — так же чиста, как зимой, и всегда из года в год, из столетия в столетие. Накопляются новые массы снегов, расплываются, но верхняя линия оттого не меняется. Она слишком глубоко погребла все живое.

Почти так же мало надежды на то, что лед в нашей бухте растает. А Седов часто посматривает на горизонт, и складка его лба, приобретенная на мысе Желания, становится резче. Все море покрыто густым плавучим льдом, небо за ним — «ледяное».

Кругом «Фоки» лужи и озера. По ним плавают бесчисленные консервные жестянки и все, что бросалось за борт зимой. Среди всей этой грязи снуют собаки и медвежата. Медведки уже солидны, ходят переваливаясь и роются в грудах отбросов — нет ли чего съедобного. Питомцы наши грязны, как сама грязь. Трудно поверить, что они детеныши белого полярного медведя, а не диковинная серо-зеленая разновидность этой породы. Я часто наблюдаю повадки славных зверьков. Какая своеобразная грация в каждом движении! Они не помнят матери, не знают свободы ледяных просторов, все их впечатления — «Фока» с его двуногими и четвероногими. Но все движения зверьков — точное повторение повадок взрослого медведя. Часто замечаю: неподвижно лежавший Торо-сик вдруг поднимается и, занося голову против ветра, долго втягивает воздух мускулистыми ноздрями. Деловито повертывая шею, звереныш переносит голову направо и влево, внимательно смотрит прищуренными глазками куда-то далеко-далеко — «нет, не видно». Тогда поднимается на задние лапы, — все так же усиленно щурясь и вбирая ноздрями почудившийся запах. Потом лезет на льдину и долго высматривает оттуда. — Говорят родовые инстинкты.