Ж Лонге - Террористы и охранка

Впечатление от этой полуфантастической истории получилось тяжелое, даже несколько жуткое. Приоткрылась завеса, до того скрывавшая от нас мир сыска. В нескольких случаях, по нескольким поводам нам удалось заглянуть за эту завесу,- и мы были поражены той огромной осведомленностью, которую имел о нас наш враг. Мы точно разводили наши конспирации под стеклянным колпаком. Или еще лучше, казалось, что мы все сидим на гигантской полицейской ладони, под внимательным взором нашего врага,- и все-таки ладонь почему-то не сжимается, враг почему-то предоставляет нам заниматься самыми рискованными для него делами. Мало мы тогда думали о провокации.

Саратовская история имела свое продолжение уже во время дней свободы. Опять начались встречи охранника с тем же товарищем, к которому он приходил со своим предупреждением относительно Брешковской. Во время одного из этих свиданий охранник рассказывал, что среди лиц, собиравшихся в августе месяце у Ракитниковых, был очень важный шпион. Он не мог припомнить его фамилию но его легко будет узнать по таким признакам: он останавливался в гостинице на Московской улице и заходил в день отъезда старушки в квартиру г. X., где виделся с Р. Эти признаки сходились на Азефе, так как из всех лиц, принимавших участие в совещании, один он останавливался в указанной гостинице.

Бурцев только в общих чертах узнал о всех перипетиях саратовской истории, но что он узнал, было вполне достаточно для подтверждения его догадки о предательстве Азефа.

К несчастью, он в это время лишился помощи Бакая. Полиция не замедлила узнать о новой роли своего бывшего чиновника. Его сношения с Бурцевым, было не трудно установить. За ним стали следить день и ночь, и когда Бакай, наконец, заметил за собою слежку и решил, по совету Бурцева, бежать,- было уже слишком поздно. В ту минуту, когда он собирался сесть на поезд на Финляндском вокзале, он обратил внимание на странное, непонятное для него оживление вокруг и... отложил поездку. Бывший помощник начальника варшавской охранки не допускает все же возможности, чтоб решились его арестовать. Однако через несколько дней после описанной сцены, 31 марта 1907 г., на рассвете жандармы явились на его квартиру, описали все находившиеся там бумаги и рукописи, в которых разоблачались жестокости и зверства варшавской охранки, и объявили Бакаю, что он арестован.

По правде сказать, власти сами очень затруднялись, как им в дальнейшем поступить с этим политическим преступником столь странной породы. Они не решались предавать его открыто суду из боязни сенсационных разоблачений с его стороны, но все же намеревались раз навсегда избавиться от него. После восьмимесячного заключения в Петропавловской крепости Бакай был административным путем выслан на три года в самый отдаленный уголок северной Сибири, в Обдорский край, населенный одними самоедами и остяками и, кажется, очень плохо известный даже ученым географам, этнологам и проч.

"Надеялись таким образом заткнуть мне рот,- писал потом в своих "Воспоминаниях",- в холодных тундрах нечего было бояться им свидетельства человека, на уста которого они наложили ледяную печать. Я был бессилен. Я был близок к отчаянию. Но дружба тех, кто верил мне, придавала бодрость мне".

В самом деле В. Л. Бурцев с первого же дня ареста и ссылки Бакая не переставал заботиться о нем и придумывать средства организовать ему побег. Необходимо было прежде всего необходимые для этого деньги. Бурцев обратился к соц.-рев., которые предоставили а его распоряжение сумму в сто рублей. Через некоторое время Азеф лично принес ему от имени центрального комитета еще дополнительные пятьдесят рублей. Но по странному совпадению полиция именно в это время телеграфировала в Обдорск, чтоб Бакая перевели в еще более недоступный край. Как будто ей стали известны все замыслы о побеге. Но телеграмма опоздала. Бакай успел бежать, пробравшись через Тюмень, Пермь, потом через Европейскую Россию, Финляндию, и попал в Швецию. Оттуда он немедленно направился в Париж, где ждал его избавитель.

Бурцев покинул Россию в апреле 1907 г. и с тех пор все время жил в Париже. Он попытался было сообщить там все собранные им факты ЦК партии, но к величайшему его изумлению наткнулся на всеобщее недоверие, а его разоблачения вызывали одни только насмешки.

Прошло еще несколько месяцев. 9 февраля 1908 г. весь "северный летучий отряд" попался в руки царской полиции. Все члены этой организации были взяты одновременно в различных местах. Это было для партии настоящей катастрофой, неожиданной и страшной. "Северный летучий отряд" должен был совершить грандиозный террористический акт, но все его планы и вся подготовительная работа до мельчайших подробностей стали известны правительству... Если в уме Бурцева до тех пор шевелились еще кое-какие слабые сомнения, то это событие окончательно уничтожило и рассеяло их. Отбросив всякие колебания, он выступил открыто и решительно, как обвинитель Азефа. Через своих друзей и знакомых он стал доводить до сведения революционеров, без различия организации, что Азеф агент-провокатор.

Приблизительно в это время (апрель 1908 г.) Бурцев впервые произнес перед Бакаем имя Азефа. Он попросил Бакая сообщить ему все, что тому было известно о главе "боевой организации". Бакай, знавший наперечет имена всех террористов, даже самых малозначительных, с удивлением ответил, что он никогда не слыхал о существовании террориста Азефа... Ко всем остальным доказательствам прибавилось новое. Бурцев рассуждал так: если главари сыска не считали нужным осведомлять своих второстепенных агентов о личности верховного вождя "боевой организации",- значит, на это у них были свои причины, и причины немаловажные.

Опыт, произведенный с агентом охраны Дубрицким (он же Доброскоков), дал не менее решительные результаты. По, указаниям Бурцева Бакай вступил в переписку с этим своим бывшим сослуживцем, специально заведовавшим наблюдением за террористами. Он притворялся слепо доверяющим Дубрицкому и всем сведениям, которые тот счел бы возможным ему сообщить. Бакай описывал ему кампанию, которую он вел в печати против провокации, и говорил о долге всякого честного человека помогать этой работе общественного оздоровления.

Дубрицкий выразил полное согласие помочь ему и воспользоваться этим случаем, чтоб сообщить ему список мнимых провокаторов и кучу якобы подлинных документов, между прочим, апокрифический поддельный доклад министра Макарова. За провокаторов, конечно, выдавались безукоризненно честные и преданные работники, которых полиция хотела таким, образом дискредитировать в глазах их товарищей.

Бакай под руководством и по совету Бурцева ответил Дубрицкому, что он ему очень благодарен за присланные сведения, и просил, не может ли тот ему что-нибудь сообщить о тех лицах, насчет которых в партии возникли некоторые подозрения. И он ему указал также на Азефа, поместив его имя между именем одного воображаемого лица и именем настоящего, недавно разоблаченного провокатора. Дубрицкий поспешил сейчас же написать, что "охране все три имени совершенно неизвестны". Нельзя было более грубо и неуклюже себя выдать и обнаружить связь Азефа с полицией.