Ирина Карацуба - Выбирая свою историю.Развилки на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Выросший в бедной семье и не обученный грамоте, Ушурма «осве­тился размышлениями о священном законе» и вскоре предстал перед жителями своего аула избранником Магомета, призванным избавить мир от пороков. «Нам предстоит исполнить волю Аллаха и обратить народы в магометанство. Под мои знамена встанет столько джигитов, что едва ли смогут они поместиться на чеченской долине... Когда придет время сражаться, я дам вам кинжалы, которые в бою будут удли­няться. Ни пушки, ни ружья неверных не будут вредить нам...»

Вскоре он был провозглашен своими сторонниками шейхом (по-арабски — старец, почетный титул учителей благочестия, правоведов, наставников), а затем и имамом — духовным, военным и светским ру­ководителем мусульман. Далеко не все муллы согласились с таким статусом, а турецкий султан даже послал специальную богословскую миссию к Мансуру, чтобы выяснить, тот ли он, за кого себя выдает. Посланцы султана пришли к выводу, что «он не ученый и не особенно набожен, хотя и не уклоняется никогда от совершения молитв, пред­писанных законом». По их мнению, «Мансур есть не то лицо, которо­го ожидают на основании предсказаний Пророка, а обманщик, кото­рый притом не пользуется большим доверием в Дагестане».

Мансур, случалось, одерживал победы (осада Кизляра), но чаще терпел поражения, после которых терял почти всех своих сторошшков даже из родного аула. Поэтому ему приходилось часто менять мес­та пребывания и опираться на людей, достаточно далеких от Чечни. Мансур был взят в плен при штурме Анапы в 1791 г. и заключен в Шлиссельбург, где умер от скоротечной чахотки в 1794 г. Впрочем, чеченцы верили, что он жив — в самом начале правления Александра I к нему в Петербург приезжала специальная делегация горцев с просьбой помиловать и освободить Мансура.

Но именно он положил начало горскому джихаду (или газавату) — священной войне за национальную свободу. Когда пленному Ша­милю задали вопрос о том, кем был имам Мансур, он ответил — «Ушурма из чеченского аула Алды был великим родоначальником ду­ховного и политического возрождения мусульман Кавказа». Вот в этом Шамиль, похоже, был прав. Мансур был первым, кто понял (для этого не требовалось особого религиозного образования) пагуб­ные последствия разобщенности горских племен и попытался их пре­одолеть на основе ислама. Надо сказать, что к этому горцев толкало и усиливавшееся проникновение (военное и религиозное) Российской империи на Северный Кавказ. Как двести лет спустя утверждал пер­вый чеченский президент Джохар Дудаев, «Россия... вынудила нас стать на путь ислама». Призывая прекратить многолетние распри и кровную месть, подтачивавшие горское общество изнутри, Мансур проповедовал единение и прощение. Именно поэтому его образ остал­ся в памяти чеченского народа.

Опираясь на народные предания, Лев Толстой в «Хаджи-Мурате» воссоздал этот образ устами своего героя Хан-Магомы: «Святой был не Шамиль, а Мансур. Это был настоящий святой. Когда он был имамом, весь народ был другой. Он ездил по аулам, и народ выходил к нему, целовал полы его черкески, и каялся в грехах, и клялся не делать дурно­го. Старики говорили, что тогда все люди жили как святые — не кури­ли, не пили, не пропускали молитвы, обиды прощали друг другу, даже кровь прощали... Тогда и Бог давал успеха народу во всем, а не так, как теперь». Это, конечно, почти фольклорный мотив «потерянного рая», но интересна живучесть подобных преданий — вплоть до наших дней, когда о Мансуре пишутся книги и защищаются диссертации. По словам А.С. Пушкина, «долго еще будет витать над Кавказом зловещая тень Мансура». Увы, Пушкин не представлял себе, как долго...

В январе 1787 г. Екатерина отправилась в свое знаменитое путе­шествие в «полуденные края России» — Крым и Новороссию. Путеше­ствие вниз по Днепру и далее до Севастополя было организовано та­ким образом, чтобы показать всему свету мощь и величие Российской империи. Императрицу сопровождала многолюдная свита, к которой присоединились Иосиф II и польский король Станислав Понятовский. На всем пути следования устраивались всевозможные празднества, парады войск, маневры, балы и спектакли. Недавно основанные и старинные города и селения, через которые медленно проезжала Ека­терина, были для большего эффекта и блеска украшены гирляндами цветов, арками и воротами (при въезде в Херсон надпись на них гла­сила, что здесь начинается путь в Византию). Режиссером и поста­новщиком всех этих мероприятий, носивших характер гигантского театрального действа, был Потемкин, располагавший огромными средствами и их не жалевший.

Именно во время этого путешествия возникло знаменитое выра­жение «потемкинские деревни». Как разъясняет словарь, это «что-ли­бо специально устроенное для создания ложного впечатления показ­ного благополучия, скрывающего истинное положение дел». В пос­леднее время историки много спорят о том, существовали ли в действительности фанерные, рассчитанные на взгляд издали деревни и фальшивые склады с мешками песка вместо зерна. Разумеется, это скорее преувеличение потемкинских недоброжелателей. Но совер­шенно очевидны два обстоятельства. Во-первых, светлейший князь действительно декорировал строения, дороги и мосты, выстраивал специальные «перспективы» из колоннад, арок, ворот, рассчитанные на некоторый, по крайней мере оптический, обман. «Пехотных ратей и коней однообразная красивость» появилась уже тогда. Кстати, по­том эти принципы закладывались в архитектурную концепцию строившихся (или перестраивавшихся) в стиле классицизма русских про­винциальных городов.

Еще важнее второе обстоятельство, хорошо сформулированное Иосифом II: «Я вижу во всем этом гораздо больше эффекта, нежели внутренней цены. Князь Потемкин деятелен, но он гораздо лучше умеет начинать, чем завершать. Впрочем, так как здесь никоим обра­зом не щадят ни денег, ни людей, то все может казаться нетрудным. Мы в Германии и во Франции не смели бы предпринимать того, что здесь делается. Владелец рабов приказывает; рабы работают; им или вовсе не платят, или платят мало; их кормят плохо, но они не жалу­ются...» Действительно, гигантомания и стремление пустить пыль в глаза — любой ценой — были характерными потемкинскими чертами, впоследствии прочно укоренившимися в российской действительнос­ти. Когда проектировался кафедральный собор в Екатеринославе, светлейший приказал архитектору «пустить на аршинчик длиннее, чем собор Святого Петра в Риме». Заложенный в результате фунда­мент оказался таким протяженным, что спустя почти пятьдесят лет, когда маленькая церковь все-таки была построена, он стал ее огра­дой. Все это, кстати, предвидел Иосиф, принимавший участие в тор­жественной закладке собора и язвительно заметивший: «...Императ­рица положила первый камень в основание великого города, а я — второй и последний».