Ирина Карацуба - Выбирая свою историю.Развилки на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Планы Муравьева были совершенно иными. Во-первых, распро­странить «между всякого состояния людей "Конституцию"», произ­вести «возмущение в войске» и обнародовать текст конституции. Во-вторых, по мере военных успехов, «во всех занятых губерниях и об­ластях приступить к собранию избирателей, выбору тысяцких, судей, местных правлений, учреждению областных палат, а в случае вели­ких успехов — и Народного веча». Именно оно должно было догово­риться с царем, решить вопрос о форме правления и принять или от­вергнуть муравьевский конституционный проект. Это был план гораз­до более демократический, но и гораздо более трудный в исполнении. В отличие от пестелевской военной диктатуры он предусматривал на переходный период своеобразную национальную ассамблею, реше­ния в которой принимались бы большинством голосов. Однако такой план был уравнением со многими неизвестными — например, неясно было, кто, как и на основании каких принципов будет проводить местные выборы, что будет в случае отказа принять конституцию с императором и его семьей (автор предполагал при таком раскладе ус­тановление республики и высылку августейшей фамилии за границу, но непонятно, что надо было бы делать в случае отказа семьи «высы­латься» ). Не принимался в расчет и фактор времени, которое понадо­билось бы на местные выборы и достижение «великих успехов», а за­тем и на избрание Народного веча. Трудно поверить, что работавшие долгие годы в Генеральном штабе Муравьев и Трубецкой могли так по-любительски планировать будущее «дело». Скорее всего, их план был составлен наспех, к приезду Пестеля и с целью продемонстриро­вать ему независимость столичных заговорщиков, наличие у них собственной программы.

Видимо, это понял и Пестель, соглашавшийся буквально на все как стратегические, так и тактические предложения северян, но нас­таивавший на слиянии двух обществ и беспрекословном повиновении всех членов единому руководству. В результате на совещании, состо­явшемся на квартире Рылеева, было принято решение о соединении обществ. Казалось, заветная цель была достигнута. Однако через нес­колько дней это решение было отменено.

Роковую роль здесь сыграла приватная встреча Пестеля с Рыле­евым, в ходе которой лидер южан неосторожно выразил восхищение Наполеоном: «Вот истинно великий человек! По моему мнению: если уж иметь над собою деспота, то иметь Наполеона. Как он возвысил Францию! Сколько создал новых фортун!» Рылеев с его подчеркнутой любовью к «общественному благу» заподозрил в собеседнике мотивы личной корысти и, вероятно, первым из заговорщиков сравнил его с французским узурпатором. Он рассказал о своей беседе другим севе­рянам, и те в результате заговорили о Пестеле как о честолюбце, воз­мечтавшем воспользоваться плодами произведенной в столице рево­люции. В итоге этого дележа шкуры неубитого медведя северные ли­деры отказались иметь дело с Пестелем, а Никита Муравьев, не присутствовавший при принятии «объединительного» решения, пот­ребовал его отмены и добился своего.

В итоге объединение обществ было отложено до 1826 г., а репута­ция Пестеля — бесповоротно испорчена.

Как справедливо отметила биограф Пестеля О.И. Киянская, враждебное отношение северных лидеров вызвала, прежде всего, са­ма личность Пестеля. Кондратий Рылеев на следствии утверждал, что «Пестель человек опасный для России и для видов общества». «Кори­фей» заговора, гвардейский полковник и опытный штабист князь Сергей Трубецкой вспоминал, что он «имел все право ужаснуться се­го человека», а Никита Муравьев назвал идеи Пестеля «варварскими» и «противными нравственности». Все они единодушно подозревали полковника в «личных видах», честолюбии и властолюбии.

«Никита Муравьев представлял его мне как человека опасно­ го и себялюбивого, по я не мог в том увериться, не исследовав сего сам лично... Я говорил... о предложении его ввести рес­публиканское правление. Мне нужно было узнать, каким средством он сего хотел достигнуть, и я успел узнать тогда ж, что он обрекал смерти всю высочайшую фамилию, и для того именно нужно ему было содействие здешних членов... Сам он садился в Директорию. Я ему представлял узкое, ка­ковой подобные убивства нанести должны, что убийцы бу­дут гнусны народу, что людям, никакого имени не имеющим и неизвестным, невозможно сесть в Верховное правление... но уже тогда он увидел, что я его подозреваю в личных ви­дах, когда я ему стал доказывать, что он вместо законного самодержавного правления поставляет самовольный деспо­тизм директоров, которым отдает всю высочайшую власть в руки на неопределенное время>> (Трубецкой С.П. Записка-показание об истории тайных обществ //Восстание де­кабристов. Документы и материалы. Т. I. М.-Л., 1925. С. 90-91).

Версию о пестелевском бонапартизме приняли не только его оппо­ненты из Северного общества и — впоследствии — его следователи и судьи. Версию эту мы можем видеть даже в воспоминаниях добрей­шего протоиерея Петра Мысловского, окормлявшего декабристов во время следствия и присутствовавшего при казни. По его словам, пол­ковник «увертками, телодвижением, ростом, даже лицом очень похо­дил на Наполеона. И сие-то самое сходство с великим человеком, все­ми знавшими Пестеля единогласно утвержденное, было причиною всех его сумасбродств и самих преступлений. Ему погрезилось, так сказать, наяву, что он легко может сделаться в России тем же самым, чем был во Франции Наполеон». Внешнее сходство, сыгравшее нема­лую психологическую роль в судьбе Пестеля, подтверждают и при­жизненные портреты, и пушкинские наброски.

В итоге личные амбиции и борьба характеров сорвали переход всего заговора на более высокую ступень зрелости и уменьшили его шансы на успех 14 декабря 1825 г. Замысел, имевший долгую и зна­чительную историю, так и не сумел окончательно организоваться для политической победы. Это, между прочим, не помешало ему победить в иной плоскости — моральной и нравственной, создав (не без помо­щи Александра Герцена) знаменитую декабристскую легенду, мощно и долговременно повлиявшую на русское общественное сознание и культуру (от стихов Пушкина и Тютчева до песен Галича и фильма Мотыля «Звезда пленительного счастья»).

«Произшествия 1812,13,14 и 15 годов»

История декабризма начинается с роста общественной и особенно мо­лодежной активности в 1810—1811 гг., когда возникают первые объе­динения — офицерские кружки и артели, тайные общества. Перед Отечественной войной 1812 г. это были, например, сообщество офи­церов Кавалергардского полка, «Юношеское собратство» (или «Чока») и «Рыцарство». Для них помимо чисто дружеских и образовательных стремлений, как показала в своем исследовании В.М. Бокова, были характерны смутные, слабо оформленные идеи гражданского служе­ния, патриотической жертвы на благо отечества (причем «жертва» яв­но превалировала над «благом»), поиски сферы приложения сил.