Анатолий Ляпидевский - Как мы спасали челюскинцев

10 марта

До Петропавловска шли семь дней, там забрали теплое белье, паяльные лампы и прочее. Идем в Олюторку.

Чувстьую себя, как дома. Морской болезни нет. Все время любовался качкой. Приятно, когда пароход идет в волну. Ну, думаешь, сейчас окунешься… Один раз действительно окатило меня волной с ног до головы. Пришлось переодеться.

Наш „Смоленск" — плавающий университет. Несмотря на шторм, заставил всех заниматься. Изучаем Арктику и решения XVII съезда.

В отряде кое-кто думал так: „Подвезут нас километров за двести от лагеря, а оттуда полетим".

Однако, познакомившись с ледовой обстановкой в Беринговом море, я решил рассеять эту иллюзию. Нам придется лететь до лагеря две с половиной тысячи километров.

15 марта

Все яснее становится, что дальше Олюторки на пароходе не пойдем. Придется лететь. У меня одна забота — где возьмем бензин: ведь в пути никаких баз нет. Может придется забрасывать бензин на наших собственных самолетах. Говорил об этом с Молоковым, он согласен, но мне кажется, что его беспокоит другое: выдержат ли такой путь наши «Р-5». Уверен, что выдержат…

20 марта

Вчера ночью прибыли в Олюторку. Здесь встретились со „Сталинградом". Совещался с капитанами обоих пароходов. Картина ясная! Дальше итти нельзя, рискуем засесть во льдах — ни туда, ни обратно. Надо выгружать самолеты и лететь.

На рассвете первый раз после Петропавловска увидел берег; подойти к нему не могли из-за мели. В течение 10 часов работали все, перегрузили самолеты на баркас и вывезли на берег. Начали сборку. Завтра вылетаем.

21 марта

Сижу в маленькой избушке, занесенной снегом. Спать хочется, но не могу не записать свои впечатления. Майна-Пыльгин… Здесь всего три домика и маленький консервный завод с длинной металлической трубой, сильно укрепленной стальными тросами, чтобы не сорвало ветром. Живут здесь 11 зимовщиков. Консервный заводик работает лишь три месяца в году, а потом рабочие уезжают.

Сегодня утром началась моя летная практика в Арктике. Это было в Олюторке, на берегу бесконечного моря. Сначала мы опробовали самолеты. Я поднялся и набрал небольшую высоту. Впервые в жизни видел под собой такое белое мертвое поле, замкнутое снежными горами на горизонте. Обычно вижу железные и проселочные дороги, города и деревни, леса и реки. Здесь — ничего! Только снег сверкает на солнце и утомляет глаз. Если бы кто-нибудь посмотрел на меня со стороны, показалось бы странным: взлетел человек и сел, опять взлетел, снова сел, будто балуется. Это я проверял машину и тренировался в выборе площадки с воздуха. Опробовали машины все, доложили:

— Исправна!

Молоков сказал:

— Машина хорошая!

И вот летим по-военному, клином. Мой самолет впереди, два самолета у меня вправо, два — влево. Пулеметы и бомбардировочную аппаратуру мы оставили на пароходе, вместо этого взяли с собой техников.

Пять машин, пятнадцать человек! Вот весь отряд. Мы знаем, что нас ждут люди на льдине, дрейфующей в океане. Знаем, что за нами следит вся наша страна, весь мир. Скорей, скорей вперед!

Но как только взлетели, я почувствовал, что ветер упирается нам в лоб, кидает нас из стороны в сторону, словно хочет загородить дорогу, не пропустить, прогнать обратно…

— Товарищ командир, путевая скорость 80 километров!

Это говорит мне в телефон из задней кабины мой любимый штурман Шелыганов, секретарь нашей ячейки.

„Подлый ветер, — думаю, — расстраивает план!"

Хотели проскочить из Олюторки в Майна-Пыльгин за три часа. Сколько же пройдем при ветре на перегруженных самолетах? У нас целое хозяйство! Горючего взяли не на шесть часов, а на десять. Наполнили не только баки, но и бидоны. Взяли спальные мешки, теплое обмундирование, запасный винт для каждого самолета, лыжи, паяльные лампы, трубы для обогревания мотора, примусы и наконец продовольствие на полтора месяца, на случай, если придется кому-нибудь затеряться в тундре.

Пять часов прошли… Вправо я вижу скованный льдами океан, усыпанный черными точками разводий, внизу волнистая линия берега, толпятся остроконечные снежные горы. Где же Майна-Пыльгин? Что если бы сдал мотор и пришлось сесть на покатые, скользкие макушки гор, устремленные кверху так, будто они хотят пронзить наши самолеты? Верная гибель!

Наконец я вижу впереди маленькую точку. Еще не знаю, что это. Так хочется, чтобы это был Майна-Пыльгин! Точка начинает расплываться, шириться, появляются очертания зарытых в снегу домиков. Нервам сразу легче стало.

Четыре машины остались в воздухе. Я по обязанности командира спустился метров на двадцать над землей, несколько раз прошел в разных направлениях, выбирая место для посадки. Сел, выскочил из машины и расставил условные флажки. Тогда сели все.

Молоков — этот спокойный человек, который говорит редко и только полновесные слова, — вышел из машины и, внешне не выражая, правда, ничем своего состояния, тихо сказал:

— За все время я не видел ни одного клочка земли, где можно сесть так, чтобы поломать только машину и не разбиться самому.

23 марта

Анадырь.

Прилетели сюда вчера, хотели тотчас же итти дальше. Пурга задерживает, проклятая пурга! Ветер поднял огромные снежные пласты. Снег стоит перед нами сплошной стеной, загородил дорогу и свет… Никто не выходит из избы. Опасно. В двух шагах ничего не видно, можно моментально потерять из виду дом и замерзнуть среди массы мятущегося снега. Когда это кончится? По сводкам — погода плохая на всем Севере. Где Бастанжиев? Где Демиров? Как это случилось, что мы их потеряли?

Когда мы сели в Майна-Пыльгине, к нам бросились зимовщики, охваченные радостью, ошеломленные неожиданностью.

— Кто вы, откуда?

Нам некогда было разговаривать. Мы выключили моторы и стали заправлять бензин. Хотели немедленно итти дальше, в Анадырь. Но доктор Бешкарев сказал:

— У нас есть бензин!

Оказалось, бензин плохой, не для самолетов. Попробовали, будет ли работать мотор. Грубо, но работает. Заполнили баки, взяли еще бензина в бидоны. Пока возились, стемнело. Пришлось отложить полет. На другой день к 12 часам к вылету готовыми были только четыре самолета. Этот грязный бензин, который мы здесь получили, испортил на самолете Бастанжиева пусковое приспособление. На ремонт нужны сутки. Ждать? Нет! Вести из лагеря Шмидта подстегивают нас, торопят. Там ломается аэродром, раскололо барак. Будем медлить, океан проглотит лагерь. Нет, нет, ждать нельзя ни минуты.

Погода хорошая. Безоблачное, голубое небо зовет в воздух. Пропустить летный день здесь, где летная погода — редкий счастливый случай, это было бы преступлением. И хотя нам всем очень тяжело оставить Бастанжиева, я говорю ему:

— Догонишь нас!

Он не догнал.