Анатолий Ляпидевский - Как мы спасали челюскинцев

Лишь 10 апреля северо-западный ветер притих, пурга улеглась. Снова летим в лагерь. Там еще 86 человек. Погода изменчива. День короток. Насколько же растянется наша работа, если в каждый рейс брать только по три человека? Придется сделать не менее 15 рейсов, не менее 30 рискованных посадок и взлетов. Нельзя ли изменить эту невеселую перспективу? Нашли выход…

Под крыльями у каждого самолета — моего и Молокова — привязаны к бомбодержателям парашютные ящики. Эти ящики — фанерные, сигарообразной формы, длиной метра полтора. Я залез в этот ящик, проверил, как себя там человек будет чувствовать. Оказывается, хорошо.

И вот мы снова летим из лагеря со значительно пополненным составом пассажиров. Когда столько человек набилось в двухместный самолет, я забеспокоился:

— Взлетит ли машина на воздух?

Мы действовали на основании точных расчетов. Мы знали мощность наших моторов. Но несколько согрешили перед теорией авиации. Перегружая хвост, можно отнять у самолета способность летать, а если он и взлетит, то может пойти в штопор и разбиться. Мы это знали. Нам надо было, перед тем как взлететь на воздух, поставить хвост в горизонт. Маленький аэродром усложнил нашу работу необычайно.

Особенно помню свой первый взлет в этот день. Перед самыми торосами, метрах в десяти, самолет еле-еле на минимальной скорости отрывается от земли и идет, покачиваясь. Того и гляди, крылом заденет за торосы. Но он прошел, набрал высоту, и только тогда я облегченно вздохнул:

— Ну, пронесло!

В этот день, считая и полет Слепнева, мы сделали пять рейсов, вывезли на берег 22 человека.

Началось „регулярное" воздушное сообщение по трассе лагерь — Ванкарем.

11 апреля Молоков сделал четыре полета, я — три; у меня замерзли верхний бачок и трубки водяного охлаждения. Надо было их снять, очистить ото льда. Все же в этот день я и Молоков вывезли 35 человек.

Возвращаясь после очередного полета из лагеря в Ванкарем, я увидел, что на аэродроме новая машина. Обрадовался: идет помощь! Оказалось, что сюда прилетел Доронин, а на мыс Северный — Водопьянов.

12 апреля вылетел в лагерь вместе с Дорониным. Я сел первый. Сел вполне благополучно и Доронин, но когда он стал взлетать, у него случилось то, чего я каждый раз так опасался: он наскочил на торосы и поломал шасси.

Я слетал в Ванкарем и привез Доронину кое-какие части. Для меня этот взлет был самым опасным. Машина Доронина поломалась посредине аэродрома, как бы разделила пополам и без того узкую площадку. Для взлета остался коридор в 30 метров. Ни разу в жизни я не взлетал при таких условиях. Впереди самолет Доронина, я иду прямо на него. В десяти метрах повертываю, и как только крыло прошло, сразу выравниваю свою машину. Это очень рискованно, но обошлось благополучно.

Сколько было радости, ликований, особенно когда высаживал очередную партию пленников Ледовитого океана на берег! В лагере же, кажется, наоборот, как будто спокойнее нас стали встречать. Верили, что вывезем!

Но 12 апреля к вечеру внезапно ухудшается погода. И у всех тревога: можно ли завтра лететь? Об этом я думал всю ночь: и не я один — все. Ведь в лагере осталось только шесть человек! Нет больше могучего коллектива, который умел с железным терпением отражать удары. Когда ломался аэродром, они, рискуя жизнью, создавали новый аэродром. Но что же могут сделать радисты Кренкель и Иванов, капитан Воронин, боцман Загорский, заместитель Шмидта Бобров и начальник этого невиданного в мире аэродрома Погосов, если у них вдруг сломается аэродром?

Мы проснулись 13 апреля с твердым решением лететь во что бы то ни стало. Первым вылетел Водопьянов. Не найдя лагеря, он вернулся обратно. Тревога сгустилась, многие стали нервничать.

Петров нетерпеливо крикнул моим людям, которые готовили самолет:

— Чего копаетесь, почему не летите? Я говорю:

— Будьте совершенно спокойны… Сейчас полечу с штурманом и привезу вам всех!

Пришлось даже кому-то крикнуть:

— Отойдите, не мешайте техникам!

Мы вылетели втроем — Молоков, Водопьянов и я. Со мной как в первый рейс, так и в этот последний идет мой штурман Шелыганов. Сумрачно, небо закрыто. Видимость плохая, a у меня на душе совершенно спокойно… Знаю: Шелыганов со мной — значит лагерь найдем.

Как и в первом рейсе, я слышу в телефон спокойный, уверенный голос штурмана:

— Через пятьдесят пять минут будет лагерь Шмидта!

И действительно, через пятьдесят пять минут я увидел лагерь. Но уже никто не машет нам руками, на льдине валяются полуразбитые ящики, всякий скарб, какой остается в доме, покинутом хозяевами.

Да, опустел этот нашумевший исторический „ледяной дом". Разбит ледяной плен… Остались какие-то черепки, папиросные и спичечные коробки и красный флаг на мачте — свидетель большевистского мужества.

Спокойно забираю в самолет Загорского, восемь собак и, как полагается в таких торжественных случаях, делаю над аэродромом три прощальных круга. Потом ложусь на курс Ванкарем. Тринадцатого апреля лагеря не стало.

Я человек спокойный. Скажу по-честному, самые сильные волнения я пережил не в Арктике, не в облаках над Паль-Пальским хребтом, а на пути из Петропавловска до Красной площади в Москве, когда нас чествовала вся страна во главе с нашим любимым Сталиным.

У меня как у командира и бойца Красной армии была счастливая мысль: „Если борьба за спасение челюскинцев так всколыхнула всю страну, что же будет, когда придется спасать нашу родину от внешних врагов? Ведь тогда поднимутся миллионы и сокрушат любого противника!"

Ну, а что касается меня, то я — советский летчик. Все, что я сделал, мог бы сделать и любой красный военлет. Биография моя только начинается. Моя жизнь еще вся впереди…

Полеты на Север для меня — испытание. Экзамен выдержал, но вернусь в свою часть и буду еще учиться.

Беседуя с летчиками и челюскинцами в Кремле, товарищ Сталин сказал:

— Нашей стране нужны смелые люди!

Я буду учиться, воспитывая в себе смелость, совершенствуя свое летное искусство. И в ту минуту, когда кто-либо посмеет поднять руку против нашей родины, я поднимусь со своим соединением в воздух, полечу, куда прикажут, в любую точку земного шара, — буду бомбить и стрелять так, чтобы отбить охоту к нападению на СССР.

Командир роты 51-го территориального полка приходил в нашу школу аккуратный, подтянутый, в свободное время рассказывал о гражданской войне и казался нам, школьникам, идеалом героя.

Он был подрывником. Когда весной река Теша взбунтовалась, ему поручили опасную задачу: вырвать серединные сваи, чтобы река не снесла мост целиком. Был праздник. Мы, ребята, залезли на ближайшие крыши и наблюдали за командиром. Вот он с гранатами опускается к мостовым сваям, раздается щелчок ударника. Командир быстро карабкается вверх и отбегает в сторону, вслед затем — оглушительный взрыв.