Франсиско Луке - Луна доктора Фауста

- Нет, это не просто полная луна: это небесное знамение.

Священник пожал плечами, а Филипп, дрожа всем телом, продолжал:

- Разве вы не видите, как она отливает кроваво-красным, угрожая и предвещая беду? Поглядите-ка на ее кудрявую бороду... Все это - знак опасности, нависшей над нами... Это - луна доктора Фауста.

- Сказать по совести,- сонно отвечал священник,- не вижу ни бороды, ни крови.

- Да взгляните же на этот багряный ореол!

- Полноте, дон Филипп,- снисходительно молвил священник,- что за мысли приходят вам в голову! Луна как луна. Может, не такая бледная, как всегда, может, чуть розовая. Но насчет багрянца вы преувеличиваете. Чего вы так встревожились? Самая обычная луна.

Филипп, изнемогший от всего этого, растянулся в своем гамаке. Мысли мешались в его отуманенной голове. Бежать! Перелететь через океан на помеле доктора Торреальбы! Вернуться домой! Найти защиту под отчим кровом. Навсегда отказаться от мечты о Доме Солнца! Кваканье лягушек, журчанье ближнего ручейка убаюкали Филиппа. Кровавый свет луны бил ему прямо в лицо.

С вершины холма, перепрыгивая через лужи, спустилась индеанка Амапари, склонилась над спящим Филиппом и поцеловала его. В десяти шагах от нее невидимый во тьме Лопе де Монтальво схватился за кинжал.

21. БОЖЬЕЙ МИЛОСТЬЮ

Около полудня в лагерь вихрем примчался всадник, крича во все горло:

- Дон Хорхе Спира умер!

Гуттен, переменившись в лице, бросился к нему.

- Умер при выходе из Коро,- задыхаясь, стал рассказывать гонец.- Дело было шестого июня. Доконала его перемежающаяся лихорадка.

Филипп был ошеломлен и скорбным известием, и предчувствием важных перемен. Надменному и жестокосердному рыцарю с разрубленной скулой нашлось место в сердце Филиппа, а Спира неизменно относился к нему с уважением и считался как с равным себе. Теперь экспедиция обезглавлена. Даже те, кто ненавидел покойного губернатора, пребывали в растерянности и страхе.

- Отчего ж ты принес мне весть о кончине губернатора с опозданием в семьдесят дней? - упрекнул Филипп гонца.

- Все прямо ошалели,- начал оправдываться тот,- никто не знал, что делать. Сейчас обязанности наместника взял на себя епископ дон Родриго Бастидас.

Гуттен, чуть поколебавшись, направился к своему коню.

- Я немедля еду в Коро,- объявил он.- Вы, Санчо Брисеньо, и вы, Дамиан де Барриос, будете сопровождать меня.

Потом, сурово поглядев на Лопе, сказал:

- Вас, капитан Монтальво, оставляю своим заместителем. До моего возвращения отвечать за все будете вы.

- Но, сударь...- начал было тот, однако Филипп прервал его:

- Я буду постоянно сноситься с вами,- и бросил коня в галоп.

В Коро он прежде всего посетил епископа.

- По моему разумению, сам сатана явился за Спирой,- принялся рассказывать Бастидас,- чтобы самолично уволочь его в преисподнюю. Те, кто присутствовал при последних его минутах, говорят, что в предсмертных судорогах он чуть не вывихнул руку одному из державших его. Тело же, едва успев остыть, начало темнеть, пока не стало напоминать хорошенько прокопченную и к тому же залежавшуюся ветчину,- вот что сотворила с беднягой лихорадка. В бреду он все просил прощения у некой Берты, которую отправил на костер.

- Матерь Божья Зодденхеймская! - вырвалось у Филиппа.

Епископ, заметив, как он побледнел, сказал:

- Оставим эту печальную тему. Займемся другими делами. У меня для вас два письма - кажется, из Германии.

Одно было от Даниэля Штевара, другое - от Морица.

Штевар извещал его о том, что "в первых числах января испустил дух наш друг доктор Иоганн Фауст. Меня известил об этом граф Циммер - помнишь ли ты его? - в гостях у которого мы свели знакомство и подружились. Фауст умер в окрестностях его замка, и граф принял на себя заботы и расходы по его погребению".

Филипп тяжело вздохнул и развернул письмо от брата.

Пробежав глазами первые строчки, он замер от страшной душевной боли. Мориц сообщал ему о смерти их отца.

- Что случилось, Филипп? - обеспокоился Бастидас, заметив его состояние, но Филипп, не в силах вымолвить ни звука, только взмахнул рукой и хрипло, надсадно зарыдал.

Больше часа хлопотал над ним епископ, бормоча какие-то утешительные слова и отпаивая с ложечки сладким вином.

Филипп, придя наконец в себя, смущенно улыбнулся и изложил епископу те новые беды и злосчастья, которые последуют за смертью Спиры.

- Все очень туманно,- отвечал Бастидас,- но я рад тому, что негодяй приказал долго жить.

Филипп силился понять его и не мог. Внезапно он стал беспокойно отыскивать что-то глазами.

- А где мои карлики? Где Перико и Магдалена?

- В Испании.

- В Испании? - переспросил пораженный Филипп.- Но... что они там делают?

- Разве вы не знаете?

- Понятия не имею.

- Но ведь вы сами оставили их Спире, с тем чтобы он отослал пигмеев в подарок государю?

- Я? - вскричал Филипп.- Как мог я поступить так с людьми, которых любил, как родных детей?

- Ах,- сказал епископ, откидываясь на спинку кресла.- Мне бы следовало быть поумней, я же повел себя как последний дурак. Я ведь подумал, что вы никогда бы не пошли на такое, но подлец Спира напомнил, как вы при мне поручили ему малышей, и я, к стыду своему, подумал о вас дурно, Филипп!

- Что же я сказал тогда?

- Вы сказали: "Вверяю вам их тела и души".

- Неужели?

- Да, Филипп,- сокрушенно вздохнул Бастидас.- И мне нечего было возразить ему, когда он сообщил мне, что лишь исполняет вашу волю. Перико и Магдалену отправили ко двору инфанта через два месяца после вашего ухода.

- Так что же, они в Толедо? Бастидас поник головой.

- Боюсь, что да.

"Господи,- мысленно воззвал Филипп.- Чем грешен я перед тобой, что ты разом лишил меня и отца, и детей? Неужели гибель, которую напророчил мне Фауст, настигла не меня, а близких мне? Перико и Магдалена здесь, в Новом Свете, сумели свершить то же, что мои родители - в Кёнигсхофене: они даровали мне сладостное сознание того, что я не одинок в этом мире. Что делать мне теперь? - "Бороться! - вдруг услышал он голос старого Бернарда.Бороться, победить и вернуться в Баварию богатым и славным, как и подобает наследнику рода фон Гуттенов"".

Филипп размышлял над происходящим. Многие хотели бы видеть на посту губернатора его, другие стали бы горячо ратовать за кого-нибудь из испанцев. Возможность властвовать тешила самолюбие Филиппа, кружила ему голову, становилась близкой, возможной и осязаемой. "Да, я хочу быть губернатором и хочу отыскать Эльдорадо. За пять лет я исходил эту страну из конца в конец. Кто лучше меня знает ее? Я вернусь домой, обретя богатство и могущество. Я возьму в жены дочку герцога Медина-Сидонии, если она, конечно, не вышла замуж. Ну, а если вышла, ей тотчас придется овдоветь. Черт возьми! А почему бы не жениться на Каталине, которая ждет меня в Санто-Доминго? Она пообещала подарить свою любовь тому, кто станет губернатором. Вот и прекрасно, значит, мне. Я отыщу ее. Я овладею ее прелестью, ее телом, ее сердцем".