Юрий Ненахов - Войны и кампании Фридриха Великого

Скажите на милость, а что, собственно, в этом нововведении плохого? Тем не менее и этот факт послужил причиной переворота, осуществленного избалованными и разленившимися при Екатерине гвардейцами, которых «внезапно» заставили нести службу.

Кстати, тон повествования Керсновского на этом этапе возвышается прямо-таки до трагического пафоса: «В 1762 году участь нашего векового врага была в наших руках. Одна Россия, без всякого участия союзников, могла добить погибавшую Пруссию. Наследие Ордена Меченосцев — Кенигсберг и Мариенбург — было уже в наших руках. Но дочери Петра не суждено было завершить дела, начатого за пять столетий до того Александром Невским. Герцог голштинский спас короля прусского — спас ценою жизни императора Всероссийского».

Смахнув набежавшую слезу, попробуем разобраться в фактах. Никогда (ни до, ни после Семилетней войны) Пруссия не была «вековым врагом России», в отличие, скажем, от Речи Посполитой, Швеции или Турции. Собственно, она и не могла им стать в силу крохотности и слабости владений Бранденбурга и Пруссии и их удаления от русских границ. Кстати, Мариенбург и Кенигсберг являлись наследием отнюдь не ордена Меченосцев, а Тевтонского ордена (в который, правда, влились прибалтийские владения меченосцев). В этом смысле куда более «вековыми врагами» России были, например, Франция и особенно Речь Посполитая — вассал союзного русским короля-курфюрста Августа.

За исключением Семилетней войны (входе которой, напомним, Фридрих русских не трогал и трогать не собирался — Елизавета сама полезла в войну, защищая интересы Австрии, всеобщего врага и первого интригана на европейском континенте) Пруссия никогда не воевала с Россией. Две мировые войны XX столетия брать в расчет нельзя, так как они не являлись войнами чисто (или даже изначально) русско-германскими, а были частью общемирового процесса, где обе страны играли только одну из ролей. Напротив, русские и пруссаки со времен Петра Великого (да и до него были тесно связаны в политическом, культурном и военном смысле). Невзирая навею иронию многих историков, немец, действительно, являлся для нас «учителем и начальником» на протяжении нескольких столетий.

В царствование Павла I и его сыновей это взаимопроникновение стало еще более тесным и включало в себя культурный, политический, а равно и династический «обмен ценностями». В военном же смысле русско-прусский симбиоз стал просто поразительным по своей глубине и содержанию.

Стоит заметить, что в последнее время личность Петра III получила несколько иной оттенок, чем это было принято раньше. Если Ключевский и его современники считали императора духовным ничтожеством, склонным к грубым кутежам и неспособным к управлению государством, то сейчас общая точка зрения выглядит иначе. Все дело в том, что все подобные обвинения в адрес Петра выдвинула его супруга Екатерина, которой позарез необходимо было оправдать переворот 1762 года.

Интересно, что размышления Петра Федоровича в бытность его Великим князем и указы его недолгого царствования почти во всем совпадают с гуманистическими соображениями М. В. Ломоносова в трактате «О сохранении и размножении российского народа». Всего за 186 дней своего правления Петр успел уничтожить страшную Тайную канцелярию, 18 февраля 1762 года издал манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству», прекратил жестокое преследование старообрядцев, задумал проект передачи управления церковно-монастырских земель в управление государства, что, кстати, и сделала Екатерина в 1764 году. Меры, задуманные Петром III в отношении старообрядцев, исходили из идеи свободы совести и соображений экономического характера — стремления удержать от побегов значительную часть трудоспособного населения. Подобную же политику проводил Фридрих II, а 20 лет спустя объявил в Австрии император Иосиф II. Я уже говорил о том, что хотя Петр заключил в 1762 году мир с Пруссией, но Екатерина-то всего через два года пошла с Фридрихом на союз, сделав то же самое, что и ее свергнутый муж (при полном молчании наших историков)! Петр III хотел даже уничтожить в России крепостное право, заменив его барщиной на прусско-голштинский образец, а после его свержения, в «век золотой Екатерины» тяготы крепостничества перешли все разумные нормы, вызвав беспрецедентное по масштабам и ожесточенности восстание Пугачева (который, кстати, объявил себя именно императором Петром Федоровичем). Ей-богу, уразумев все это, приходится журить Петра III только за одно: за введение униформы прусского образца.

А вот Екатерина в бытность свою женой наследника вряд ли тянет на созданный ею самой образ «забитой овечки». Не говоря о том, что она была фактически «агентом влияния» Фридриха, не касаясь ее морального облика (масса фаворитов и прочих удовольствий), обращу внимание только на ненасытное властолюбие бывшей принцессы Ангальт-Цербстской. Мысль о захвате престола возникла у Екатерины задолго до 1762 года. В 1756 году, когда императрица Елизавета тяжело заболела, Екатерина немедленно составила план действий, которым поделилась с английским посланником Уильямсом. От него она получила 10 тысяч фунтов «на известное употребление» (а что еще мог делать союзник Фридриха, внезапно обретший возможность «по дешевке» вывести Россию из войны?). Но императрица тогда выздоровела. В апреле 1762 года Екатерина тайно родила сына от своего очередного фаворита Григория Орлова и вплотную занялась подготовкой переворота (кстати, при помощи российских масонов), который и случился чуть позже.

Однако вернемся в Пруссию. Фридриху тяжело досталась победа. За время Семилетней войны погибло 200 тысяч прусских солдат, не считая почти 300 тысяч мирных жителей. Силезия, Померания и почти весь Бранденбург были почти полностью опустошены.

Всего же, по разным оценкам, в Семилетнюю войну погибло более 800 тысяч военнослужащих всех воевавших стран — огромная цифра для того времени. Впоследствии Фридрих признал, что в сражениях этой войны он потерял 120 своих генералов, а также 200 тысяч солдат и офицеров. Сходные жертвы были и среди населения Пруссии (его численность сократилась примерно на 500 тысяч человек, считая потери среди военнослужащих), а общие потери среди мирных жителей Германии (как известно, на европейском театре военных действий война велась только на германской территории, включая нынешнюю Чехию) составили порядка 1–1,5 миллиона человек (опять же по разным оценкам).

Пруссия лежала в руинах. Офицер королевской армии Архенгольц так описывал состояние страны после войны: «Целые округи были опустошены, в других были прерваны ремесла и торговля. Вся дальняя Померания и часть Бранденбурга (напомню, „зона оккупации“ России. — Ю. Н .) уподоблялись пустыне. Другие области не дошли еще до столь гибельного положения, но в них или совсем не находилось жителей, или не было мужчин. Во многих провинциях женщины пахали поля, в других нельзя было найти даже плугов. Дикие американские пустыни Огио (Огайо. — Ю. Н .) и Ориноко представляли верную картину полей Германии. Один офицер, проехавший семь деревень в Гессене, нашел в них только одного человека, который нарыл бобы, чтобы пообедать».