Сергей Максимов - Год на севере

— Да хоть сам-то я и не охотник, а по мне это-то и есть самое интересное, об этом-то мне и хотелось бы от тебя слышать...

— Ну, так и слушай! Есть белка разная: есть белка ходок , есть сидячая . Одна не любит шататься, другую ничем не удержишь, она раньше других и леса меняет. И всякая погода на нее свою силу имеет: холода стоят — она такая резвая и бойкая, что и хорошая собака ее не доймет глазом, не наследит. Дожди ей — пуще неволи; в дождь белка, что курица мокнет. Тогда она покой любит, спит больше. Когда шибко ветрено — белка с дерева сходит, по земле прыгает; почует собачий лай — прислушивается. От прыжков от ее смеху не оберешься: очень забавно! А тут-то охотнику и хитрость нужна.

— Чем же бьете вы их?

— Да пулей, из винтовок четверти в три либо в четыре длиной...

— Ну, а про рябчиков-то?

— Да ладно! У птицы нет заветного места, не как у зверя. Затем ей, надо думать, Господь Бог и крылья дал, и пером одеял. С Евдокей к Благовещенью рябы эти выбирают такое место в лесу, чтобы полянка али лужок были близко...

— Охоту с Успеньева дня начинаем, чтобы угодить к Никольской (ярмарке) побольше, себе на барыш. Тогда, я сказывал, рябы кучатся, голоса подают. Сила их иногда несосветимая: плодовиты шибко. Стреляем мы их до Евдокей, потому на Благовещенску (ярмарку) поспевать надо. Стреляем поутру рано и перед солнечным закатом: тогда лучше. Такую примету имеем, что подымется стадо, прошумит таково сильно, далеко не отлетает: тут же сядет поблизости. Это уж обычай у них такой — верно слово! Выстрелами метим в крайных: в середку стада попадешь — разлетятся и нивесть куда, и тогда уж на дерево не садятся, а в траву, на землю. Здесь сто глаз и на затылке имей — не сыщешь. В одиночку стрелять неохота, набалованы, да и никак ты серенькую их шкурку от земли не распознаешь. Опять же из винтовки ты не убьешь ни ту птицу, что летает, ни ту, что бегает. Винтовка любит сидячую птицу. Да вот, к примеру, поднялось их над твоей над головой пар пять, либо шесть, а убьешь одного ряба — благодари Бога, это Его милость: Он тебе послал! Охотнику с рябами трудно, это и не я скажу тебе.

— Отчего же, когда они стадами летают? Ведь это, что за воробьями...

— А ты не серди меня; слушай, да потом и сказывай! С первого Спаса они по земле ходят, пищей запасаются...

— Так что же из этого?

— А то из этого, что на дерево рябов посадить — штука распрехитрая. Тут ты подкрадись так, что перво-наперво сумей, чтобы он не слыхал тебя на хворосте, а второе умей сделать так, чтобы у тебя на руках на твоих шум вышел, подобие, как они сами шумят крыльями. Да я тебе еще штуку подведу, запрос задам.

— Сделай милость!

— Ты мне ряба зимой застрели. Застрелишь ли?

— Я не охотник. Стрелять не умею, да и боюсь.

— Ну, так и Христос над тобой! Стало быть, слушай последки мои, да и не мешай уж мне! По зимам-то ведь вьюги живут. Ты вот на Печору-то ездил, знаешь, что это за пакость такая! Ты мне лёт от них услышь-ка на ту пору. — так, стало быть, и не задорься, не ходи! Зато благодать нам на этих рябов, когда небушко пасмурно, да дождем сдает, а по летам, когда ягод много. Вот когда занятно! И опять же, коли весна стояла холодная, да подогнало дождливое лето — рябов не будет...

— Отчего же?

— Селетки все повымерли.

— Это что же такое?

— А молоденькие, выводки. Те ведь где их насидят, там на все лето и остаются, разве к реке ближней подвинутся. А тут тебе и, все: больше и не спрашивай, да и сказывать нечего... Прощай. В Усть-Пинеге вспомнишь про меня, мне икнется, а я тебя и помяну молитвой своей. Прощай же!

Вот и Усть-Пинега, большая деревня, счастливая своим местоположением на устье двух больших рек, Пинеги и Северной Двины, а потому и богатая, хорошо обстроенная. Остается одна станция до Холмогор.

— А водятся ли у вас икотницы?

— Не чуть. Под Волоком (Пинегой) так, слышь, их много живет. А заводился у нас миряк...

— Так что же?

— Перестал.

— Отчего же, перестал?

— А исправник с окружным сговорились да и отстегали.

— За что же?

— Стало, так надо было начальству...

— Отчего же он выкрикать-то стал, миряком-то сделался?

— А некрутчины, сказывают, перепужался, надуть захотел.

— Да ведь есть с чего и перепугаться?

— Известно, есть с чего. Страшно. У нас, слышь, песня про это сложена. Так без слез ни единый человек не сможет.

— Спой-ка, ради Христа!

— Да так, спуста-то нельзя: на голос не поднимешь!

Надо было прибегнуть к хитрости. Сам я запел свою песню. Ямщик ее молча выслушал на второй подтянул, к третьей пристал и в конце ее уже заливался смело и весело.

— Распелись мы с тобой, — на добро ли только? Не перестать ли лучше? Вот и Холмогоры!..

Никольский Карельский моностырь. — Ссыльный расстрига Федос (Феодосий Яновский). — Предание о Марфе Посаднице. — Вечевой новгородский колокол. — Лапоминис. — Остров Марков. — Еще предание о Петре Великом. — Новодвинская крепость. — Соломбала. — Наружный вид и характер населения. — Весенний карнавал. — Пригородные жители.

Река Северная двина, при простом (даже поверхностном) взгляде на карту Европейской России, принадлежит к числу самых больших рек и должна по всему занимать важное, место между всеми другими реками. Так говорит географическое положение ее, так говорят факты, к тому же приводят и исторические данные. Иначе и быть не могло. Двина должна быть главною между всеми реками севера Европейской России. Соперницы ее в нравственном значении для края, как, например, Печора, слишком удалены от всевозможных пунктов деятельности и, проходя малонаселенными, скудно одаренными природою местами, еще ждут своего будущего, может быть, и блистательного. Река Мезень, обставленная теми же неблагоприятными, как и Печора, условиями, идет из тех стран, где как будто бы вымирает в огромных вологодских лесах и зыбучих болотах всякая торговля и промышленная деятельность. Онега, поставленная, сравнительно, в лучшее положение, засыпана множеством порогов, по местам неодолимых, в большей части случаев враждебных для всяческих сношений. Правда, что некоторым числом порогов (в меньшей мере и в слабейшем качестве) снабжена и Двина, но зато за ней уже вековые права на то, чтобы быть пока единственным и главным подспорьем для всей беломорской торговли.

Образуясь близ самого города Устюга из двух значительных по величине рек — Сухоны и Юга — Двина уже в самом начале течения своего является со всеми задатками на право быть судоходною. Пробираясь лесами и болотными низменностями в начале, Двина берет из них весь водяной запас из ключей, маленьких речонок, озер и речек, так что уже у Красноборска она является рекою значительной ширины и глубины. Далее на пути своем по покатостям к северу, набираясь водною массою из значительных притоков своих, каковы Вага, Емца, Сия, Пинега и другие, Двина поразительно ширится, размывая рыхлые, тундристые берега свои. Но, в то же время, встречая на пути плотные глинистые хрящи, река часто разбивается на множество рукавов, на виски , оставляя всегда один из них широким, глубоким и главным. Особенно чаще начинают завязываться рукава эти по соединении Двины с Пинегою, когда Двина, под городом Холмогорами, имеет уже до восьми рукавов... Далее, за Архангельском, она уже разбивается на новые рукава и четырьмя (не считая побочных) главными устьями вливается в залив Белого моря, названный ее именем.