Алексис Трубецкой - Крымская война

Этот грандиозный по масштабам морской и военный комплекс был вовсе не нужен для защиты морских торговых путей России или обороны от вражеского нападения. По мнению Кларендона, Севастополь мог быть полезен «исключительно для агрессивных целей». «Взятие Севастополя и оккупация Крыма, — писала „Таймс“, — оправдают все издержки войны и надолго решат в нашу пользу главные вопросы в споре с Россией». Далее в статье утверждалось, что «примирение с царем оставит России те же средства агрессии, которыми она располагает, и даст Николаю возможность снова затеять войну, когда ему заблагорассудится». А находящийся в Варне Сент-Арно заявил, что вторжение в Крым станет «великолепным завершением войны».

Идея вторжения в Крым и захвата Севастополя обсуждалась в Лондоне и Париже еще в ноябре 1853 года. Герцог Аргайл приводил три аргумента в пользу такой акции:

Во-первых, это наилучшим образом обеспечит выполнение поставленной нами задачи освободить Турецкую империю от угрозы, которой она подвергается в настоящее время. Во-вторых, Севастополь расположен во владениях России, которые в наибольшей степени открыты для нападения с моря, и служит надежной морской базой, способной вести военные действия любой продолжительности. Наконец, в-третьих, Севастополь является таким местом на территории России, защита которого, с учетом размеров ее европейских владений, истощит как людские, так и материальные ресурсы страны.

Впрочем, в равной степени сильны оказались и доводы против вторжения в Крым. Никто не знал точно, какими силами располагают русские, а оценки дислокации российских войск были весьма противоречивыми. «Любопытно, что ни правительство, ни командование не имеет понятия о русских войсках в Крыму и о силе Севастополя, — писал в своем дневнике Тенри Гренвилл [98] Гренвилл, Генри, 14-й герцог Норфолк (1815–1860) — потомок знатнейшего рода Англии, член палаты общин. . — Некоторые пленные утверждают, что на полуострове находится армия численностью в 150 000 человек, но в это никто не верит». В Лондон поступали предостережения от такого шага. «Нападение на Севастополь, — сообщает генерал Шоу-Кеннеди, ветеран Полуостровной войны, — было бы такой безрассудной авантюрой, что на него не решится ни один главнокомандующий. Со стороны моря город неприступен. Взломать оборону с суши будет крайне сложной задачей, при этом осаждающие город войска будут открыты для нападения всеми силами, имеющимися на Юге России».

Дебаты в британском кабинете министров продолжались. Шестого апреля сэр Джеймс Грехем, первый лорд Адмиралтейства, получил письмо от весьма уважаемого им сэра Эдмунда Лайсонса, командующего британским флотом на Черном море: «В разговоре с вами о защитных сооружениях Севастополя, который состоялся в прошлом октябре, я сказал, что многие люди, на мой взгляд, недооценивали их мощь, между тем как набирает силу мнение об их неуязвимости. Для меня же мучительна сама мысль о том, что мы не нанесем удар по Севастополю и не овладеем городом. Она преследует меня, когда я вечерами в одиночестве меряю шагами палубу своего великолепного корабля, — ведь я убежден, что, если мы на этот раз не оставим свой след на Черном море, нам придется не в столь уж далеком будущем проделать всю работу заново». Джеймс Грехем склонился к вторжению, и представленные в кабинете сторонники мирного урегулирования потеряли еще один голос.

Тем временем «Таймс» продолжала призывать к нападению на Крым. «Весь июнь, день за днем, газета наращивала давление на правительство», — отмечал Кинглейк. Воинствующие речи Пальмерстона и военного министра герцога Ньюкасла находили все больше благодарных слушателей. К концу месяца лорд Абердин потерял контроль над кабинетом и, несмотря на свою личную приверженность миру, дал согласие на вторжение в Крым. (В поздние годы жизни некоторые поступки и мысли лорда Абердина были весьма странными и трудно объяснимыми. В частности, он упрямо отказывался отстроить заново часовню в своем имении, но поручил это сыну в своем завещании. После смерти среди вещей лорда были найдены многочисленные клочки бумаги с одним и тем же библейским текстом (Шар., 22, 7–8), написанным его собственной рукой: «И сказал Давид Соломону: сын мой! У меня было на сердце построить дом во имя Господа, Бога моего; но было ко мне слово Господне, и сказано: „ты пролил много крови и вел большие войны; ты не должен строить дома имени Моему, потому что пролил много крови на землю пред лицом Моим“».)

Кабинет собрался в доме лорда Рассела в Ричмонд-парке, чтобы обсудить положение. «В то время среди министров бытовал обычай иногда встречаться за обедом, а не только на обычных и регулярных совещаниях на Даунинг-стрит. За обедом шла менее серьезная работа — например, в последний раз читались документы, предназначенные к отправке, существо которых уже было рассмотрено и одобрено ранее», — вспоминает герцог Аргайл. Эта встреча состоялась в самой середине лета, воздух полнился густым ароматом цветов и трав, только-только завершенный обед был весьма основательным. Министров обнесли портвейном, и вскоре кое-кто уже дремал в глубоких кожаных креслах. Текст последнего послания был выслушан и одобрен. «Вот так, после множества долгих споров, — пишет Аргайл, — мы все единодушно решили отправить Раглану депешу, которая предписывала нашей армии напасть на русских в Крыму». Британия сделала свой выбор.

В Париже Наполеон III с восторгом встретил решение английского правительства. Он ведь и сам неоднократно выступал с идеей вторжения в Крым. Теперь же, после фиаско в Добрудже, Франция больше, чем когда-либо, жаждала военной победы. Император одобрил резолюцию Англии и направил соответствующий приказ в штаб объединенных войск в Варне. Этот документ предписывал осуществить вторжение в Россию, но определение даты начала операции оставлял на усмотрение объединенного командования.

Когда известие о принятых в Париже и Лондоне решениях достигло Варны, там немедленно собрался военный совет, чтобы разработать план дальнейших действий. На совете присутствовали высшие офицеры обеих армий: маршал Сент-Арно, лорд Раглан, адмиралы Гамелен, Дандас, Лайонс и Брант.

В британском лагере настроение в войсках к этому моменту достигло низшей точки. Люди страдали от депрессии. Большинство солдат находились на Востоке уже более четырех месяцев и еще ни разу не видели русских. Они изнывали от безделья и тоски. Водившаяся здесь в изобилии дичь — косули, кабаны, фазаны — исчезла, ее перестреляли томившиеся от скуки охотники. Пища не радовала качеством, и ее едва хватало. «По мнению врачей, фунта мяса в день недостаточно для мужчины при таком климате, к тому же в мясе мало желатина, и его питательная ценность оставляет желать большего, — писал Уильям Рассел. — Кроме того, с течением времени хлеб, получаемый из пекарен Варны, становился все темнее, кислее и хуже пропеченным». Солдаты поглощали огромное количество неспелых абрикосов и других фруктов, что приводило к диарее, ослабляло людей и содействовало распространению холеры. Температура в тени превышала тридцать пять градусов, и предусмотренные регламентом физические упражнения люди могли выполнять, только сбросив тяжелую амуницию.