Алексис Трубецкой - Крымская война

В интересах санитарии французские подразделения каждые две недели меняли место лагеря. Это не только давало людям полезное занятие — сама смена обстановки и пейзажа благоприятно сказывалась на настроении. Англичанам повезло меньше: в британской армии забота о санитарии считалась делом второстепенным. Английские палатки были громоздкими, вместе с военными там жили жены и любовницы, и все это затрудняло свертывание и развертывание лагеря. Кроме того, багаж британского офицера занимал значительно больший объем, чем личное имущество его французского коллеги того же звания. Французский офицер, пишет Уильям Рассел, «постоянно носит свой мундир, в то время как всем известно, что истинный британский солдат чувствует себя обделенным без гражданской одежды. Ему не обойтись без шляпы, костюма для охоты, халата и фрака, а также раскладной ванны и дюжины-другой рубашек разных расцветок и фасонов. Француз всем этим себя не обременяет».

Пожалуй труднее всего в лагере приходилось женщинам, хотя от них слышалось меньше всего жалоб. Согласно «королевскому регламенту» в британской армии того времени на каждые сто мужчин (исключая офицеров-резервистов) могло находиться шесть замужних женщин. Они имели вполне официальный статус, для них и их детей выделялись места в казармах, дети к тому же могли посещать полковую школу. Однако для экспедиционного корпуса, отплывшего из Мальты, количество женщин на сотню мужчин не должно было превышать четырех, а поскольку детей брать с собой не разрешалось, то женщин в Варне оказалось еще меньше, чем допускалось правилами. Разделяя лишения своих мужчин, мучаясь от болезней, они стряпали, стирали белье, чинили одежду. Почти ничего не получая за свой труд, они, чтобы выжить, были вынуждены попрошайничать и рыться в отбросах в поисках пищи. «Наибольшее сострадание вызывают женщины, — писал лейтенант Хайлендской бригады Стерлинг, — несчастные, униженные создания». «Их нравственность неустойчива, они уступчивы и легко поддаются соблазну», — замечает другой наблюдатель. По словам военного министра герцога Ньюкасла, «это была общая беда».

Впрочем, жены офицеров жили в относительно благополучных условиях на удалении от лагеря — в Пере [99] Пера — город, расположенный неподалеку от Константинополя, в Средние века принадлежал генуэзцам. или Константинополе, а кое-кто даже на яхтах своих мужей. Небольшая флотилия таких судов, иногда просто роскошных, следовала за войсками вдоль побережья Черного моря, создавая для немногих избранных вполне комфортный «дом вдали от родного дома». Мадам Сент-Арно, к примеру, жила в Пере и с отменным вкусом устраивала у себя приемы для l' élite des dames [100] Здесь: знатных дам (фр.) . А любительница острых ощущений леди Фанни Дьюберли повсюду следовала за своим мужем — даже на поле боя. Вот что она пишет в письме к приятельнице:

Ты спрашиваешь, как мне удается переносить все это? Я просто ни на миг об этом не задумываюсь. У меня нет ни одной свободной минуты. Работа, ванна, корреспонденция, верховая езда с четырех до семи ежедневно, затем ужин, стакан рома с водой или крепчайший кофе по-турецки. Это не место для женщин, а потому здесь надо обладать мужской отвагой. Мужчины так поглощены собственным здоровьем, собственной жизнью, спортом, развлечениями и прочим, что если ты им надоешь — тебя бросят, а если ты идешь с ними вровень — все в порядке…

Ее живо и ярко написанный дневник дает представление о преобладающем в лагере отношении к трудностям, переживаемым всеми участниками этой войны:

Я находилась на улице, когда подошла группа отставших (из-за жары и холеры). Их вид ужасен: люди, шатаясь от слабости, бредут пешком, понукая жалких лошадей, которые тоже едва передвигают ноги. Здесь так много ненужных страданий — этот безжалостный парад смерти причиняет больше боли и бед, чем приносит добра. Но я отношусь к этому как к неизбежным военным потерям, а мы должны переносить тяготы войны, собрав все свое мужество, всю силу духа.

Наибольшую опасность для армии представляла холера. С самого начала этот смертельный недуг поражал всех без разбора — англичан, французов, турок и египтян. Несмотря на меры предосторожности, количество умерших быстро росло, причем не только в лагерях Варны и Галлиполи, но и на судах. Сначала возникло предположение, что свирепствует диарея, вызванная местными вином и фруктами, но, когда течение болезни осложнилось рвотой, судорогами и высокой температурой, стал ясен истинный диагноз. Смерть стала обычным явлением. Капитан Шотландского гвардейского полка Джослин вспоминает: «Сегодня утром мы похоронили троих, днем умерло еще трое. Я прочитал заупокойную молитву над их телами — печальнее обязанности не придумать. Когда каждые несколько часов ты видишь смерть, жизнь представляется чем-то зыбким, ненадежным… Гнетущая, тягостная атмосфера».

Первая дивизия Канробера насчитывала около 8000 человек, 5000 из них заболели холерой, 1500 — умерли. Дивизии Боске и принца Наполеона потеряли приблизительно по 1700 человек. Моряки тоже не избежали этой беды. Вот воспоминания одного гардемарина:

Моряки страдали даже больше из-за скученности и тесноты, поскольку все экипажи были обязаны находиться на борту. Когда кто-то ночью вскрикивал от боли на нижней палубе, его крик подхватывали другие больные. Наш флагман за несколько дней потерял 109 человек, а на некоторых французских кораблях смертность была еще выше.

Уильям Рассел посетил французский лазарет и так описал увиденное:

Поступившие сюда с лихорадкой или другими недугами тут же подхватывали холеру в самой тяжелой форме и умирали очень быстро, несмотря на все усилия им помочь. Около лазарета я увидел длинную вереницу повозок с больными, вытянувшуюся вдоль стен. Я насчитал тридцать пять повозок, в каждой — по три-четыре человека. Это были французские солдаты, которых привезли из лагерей, и теперь они дожидались, когда для них освободится место. Несколько человек сидело у дороги, составленные пирамидой ружья блестели в лунном луче. Стояла тишина — ни песен, ни смеха. Кругом царило уныние, какое не часто встретишь среди французов, а безмолвие прерывали лишь стоны и крики боли. Увидев полтора десятка пустых повозок на площади перед лазаретом, я спросил унтер-офицера, для чего они предназначены. Он ответил мрачно и кратко: Pour les morts — pour les Français décédés, Monsieur! [101] Для мертвецов, для павших французов, месье! (фр.)

Хоронили умерших быстро, нередко тела поспешно и без какого-либо ритуала топили в море. Рассел продолжает:

Ужасные картины стали обычным и ежедневным явлением. Идя вдоль берега, ты мог увидеть пучок соломы, торчащий из песка, а пошевелив его палкой — обнажить лицо мертвеца, которого оставили здесь, слегка присыпав соломой, — на съедение собакам и стервятникам.