Николай Толстой - Жертвы Ялты

Но Манифест 14 ноября был обнародован в недобрый час: в конце 1944 года вероятность опрокинуть советский режим извне фактически равнялась нулю. Рассчитывать на мятеж в Красной Армии с целью свержения партийной олигархии тоже не приходилось. В армии и народе царила в те дни атмосфера упоения военными успехами, многие верили, что победа повлечет за собой смягчение режима, и вряд ли эти соображения могли отступить перед обещанием свободы, исходившим из такого источника, как Власов, — если вообще простые люди о нем хоть что-то слышали. К тому же, преступления немцев во время оккупации оставили неизгладимый след в русском сознании, и всякое движение, появившееся на таком фоне, неизбежно должно было показаться подозрительным и нечистым.

Как бы то ни было, вопрос о том, чего могло бы достичь нестесненное русское движение, остается чисто академическим. Немецкие власти не прониклись доверием к Власову. За сутки до Пражской конференции Берлин ни с того ни с сего запретил министрам рейха и членам дипломатического корпуса присутствовать на ней. 27 января 1945 года Гитлер лично разразился резкой обличительной речью против Власова, недобрым словом помянув мимоходом и казаков фон Паннвица. Правда, вождь, сходящий со сцены, жил уже в мире фантазий и не очень четко представлял себе, что происходит: на следующий день после этой речи было объявлено о суверенности «правительства» КОНР.

Комитет считал первоочередным делом не иллюзорную независимость и даже не возможность вести пропаганду и издавать прокламации. Главным для него было право набирать войска. Несмотря на все препоны, чинимые немецким верховным командованием, зимой 1944/45 года — впервые после 1921 года — стали создаваться целиком русские военные формирования, которые вступали в бой с Красной Армией. Кроме того, на несколько коротких месяцев возникло миниатюрное свободное русское государство. Из Далема, пригорода пустеющего день ото дня Берлина, «правительство» КОНР переехало в Богемию, в Карлсбад, а «генеральный штаб» Власова перебрался в Хейберг. Отдел пропаганды и офицерская школа были переведены из Дабендорфа в замок Гисхюбель в Судетах. КОНР вступил в переговоры с уже действующими русскими отрядами, и под конец войны казаки фон Паннвица, Доманова и сербский «шуцкорпс» Рогожина официально вошли в РОА. С украинцами дело обстояло хуже. Хотя на Пражской конференции присутствовали представители каких-то сил украинского движения, Галицийская дивизия генерала Шандрука сохранила свою независимость.

Все это, конечно, было весьма иллюзорно, и первейшей целью Власова являлось создание настоящей армии. В Мюнзингене, в Вюртембурге, Буняченко стал командиром первой из трех дивизий, санкционированных осторожным Гиммлером. Ядро дивизии составили 5 тысяч человек, которыми ранее командовал прославившийся в Польше своей жестокостью Бронислав Каминский, и группировка из белогвардейской русской дивизии «Рутения», относившейся к «ваффен СС». К ним добавились военнопленные и «восточные рабочие». По соседству, в Хейберге, проводила набор и обучение 2-я дивизия под командованием генерала Зверева. Наконец, было создано авиационное формирование — правда, пока без самолетов — под командованием Владимира Мальцева и общим руководством бывшего военно-воздушного атташе Германии в Москве генерала Ашенбреннера.

Доктор Крёгер, сопровождавший Мальцева и Ашенбреннера во время их визита к Герингу в Каринхолл, пишет о том, что все эти приготовления носили крайне туманный характер. Визит к Герингу был нужен для назначения Мальцева на должность генерала. (При всей «суверенности» РОА Власов не имел права продвигать офицеров выше звания полковника без одобрения немцев.) В разговоре Геринг признался, что англичан, французов и американцев он все же более или менее понимает, но ни он, ни его коллеги не в силах постичь истинный характер России и русских. Это признание второго человека в рейхе, сделанное буквально на исходе войны, произвело на Крёгера весьма мрачное впечатление. К тому же беседа проходила под аккомпанемент легкой дрожи, время от времени сотрясавшей мебель и стекла в окнах. Это с западного берега Одера била артиллерия маршала Жукова.

Но даже эти весьма ограниченные меры по созданию власовских дивизий по-прежнему тормозились страхами Гитлера и его помощников. Буняченко и Зверев успешно проводили набор в дивизии, но оружие и амуницию они не получили, и не похоже было, что им удастся в скором времени участвовать в военных действиях. Наконец, генерал Кестринг, инспектор восточных армий, отвечавший за русское движение, решил, что единственный способ убедить верховное командование и Гиммлера в эффективности РОА — это провести пробный бой.

Буняченко воспринял эту идею в штыки, заявив, что не позволит своим формированиям участвовать в бою до окончания обучения и получения полного боекомплекта. Тогда из русских, находящихся в Штеттине (ныне Щецин), была набрана группа добровольцев под командованием двух белоэмигрантов, полковника Сахарова и графа Ламсдорфа, и они отважно атаковали укрепленный плацдарм в Нейловине, на Одере. С точки зрения Кестринга — и, соответственно, Геринга, — еще более внушительным успехом боя было то, что к власовцам перешли сто красноармейцев. Каким же мог быть эффект этого эксперимента, если бы его провели в более широком масштабе! Конечно, с ним запоздали на три года, но все же — разве не поразительно, что даже теперь, когда Германия доживала последние недели, антикоммунистические русские формирования в Померании и Югославии все еще привлекали значительные количества перебежчиков!

Гиммлер был очень доволен этими результатами и выразил свое восхищение в телеграмме Власову. 23 февраля в штаб-квартире Гиммлера Гейнц Герре, старший немецкий офицер, ответственный за создание русской армии, получил согласие рейхсфюрера СС на развертывание РОА на Восточном фронте. Герре вернулся с победой, но упрямый Буняченко, дивизия которого должна была выполнить эту задачу, заявил, что он, как русский генерал, может принять такой приказ только от своего командующего. Доктор Крёгер вспоминает Буняченко как храброго и способного солдата, но немцам было трудно сотрудничать с ним. В свое время он служил в штабе Тимошенко, в 1942 году попал в плен, жизненные испытания сделали его закоренелым циником, а с приближением конца Германии он все чаще впадал в отчаяние, единственным спасением от которого становилась бутылка.

Власов отдал приказ, и 1-я дивизия выступила. Вермахт не предоставил им никакого моторизованного транспорта, а бомбежки союзников вывели из строя железнодорожную линию между Ульмом и Нюрнбергом, так что первые 200 километров дивизия со всем снаряжением проделала пешком. По пути к ним присоединялись группы русских «восточных рабочих» и военнопленных, и когда 19 марта они достигли Нюрнберга, состав дивизии возрос примерно на три тысячи человек.