Эрих Соловьев - Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время

Меняется и внешний облик Мартина. Он держится мужественно, говорит неторопливо и внятно. Тело распрямилось, и взгляд сделался открытым. Судя по разнообразным впечатлениям, которые вызывали его глаза, они обрели какую-то колдовскую силу. Они могли делаться то большими и выразительными, то маленькими и зоркими, то бездонно глубокими и искрящимися, как звезды.

Лютер завоевывает признание у своих прихожан, университетских коллег и княжеских придворных. Живой интерес к его выступлениям проявляет недавний, участник Муцианова кружка, придворный проповедник Георг Спалатин (Буркхардт). Уже в конце 1513 года он называет доктора Мартинуса «исключительным человеком и ученым, чьи суждения нельзя не ценить». В марте 1514 года он выражает желание стать для Лютера «вполне своим», а в мае 1515-го уже считает себя таковым и чтит виттенбергского проповедника как оракула.

В годы «римского процесса» Спалатин станет главным посредником между Лютером и поддерживающим его курфюрстом Фридрихом. Кроме того, он будет правой рукой курфюрста в университетских делах. Лютер получит возможность через саксонский княжеский двор направлять реформу университета в желательном для себя духе.

Каким будет этот дух, уже достаточно ясно видно из лютеровских выступлений 1515–1516 годов. Будущий реформатор ополчится против засилья Аристотеля (то есть томистской схоластики), сочтет необходимым ознакомление с Писанием по первоисточнику, а потому потребует учреждения на низшем и теологическом факультетах кафедры греческого и древнееврейского языков.

Это вполне соответствовало образовательной программе немецких гуманистов, и не приходится удивляться, что уже в 1516 году завязываются связи между ними и людьми, окружающими виттенбергского проповедника. Сближению с гуманистическими кругами способствует и позиция, занятая Лютером в связи с «делом Рейхлина».

В 1508 году кёльнские доминиканцы объявили, что главной причиной морального упадка католического духовенства, который всем уже бросался в глаза, следует считать тайное чтение Талмуда и других еврейских церковных книг, переполненных «неблагочестием всякого рода». Они потребовали от светской власти принять меры к разысканию и конфискации этих «источников заразы». Комический момент состоял в том, что застрельщиком всей кампании оказался некий Пфеффернкорн, кёльнский богослов, недавно выкрестившийся из иудаистов. В своем рвении он заходил так далеко, что рекомендовал заново просмотреть всю Библию (особенно Книги пророков) и очистить ее от веяний Торы и Талмуда.

Смущенные светские власти обратились за консультацией к Иоганну Рейхлину, профессору Гейдельбергского, Ингольштадтского и Тюбингенского университетов, крупнейшему в Германии специалисту по древним языкам.

Рейхлин, как и большинство немецких гуманистов, не ставил своей целью критику догматических устоев папской церкви. В своих выступлениях он высказывался лишь против «новейших ложных прибавлений к учению святых отцов» и до 1509 года не обнаруживал темперамента полемиста. Однако в вопросе о конфискации еврейских священных книг он повел себя круто и резко. Доминиканская жалоба была квалифицирована им как плод мнительности и глубокого невежества.

Кёльнские богословы не дали себе труда по существу отвечать Рейхлину. Они заговорили о неправомерности светского ученого вмешательства и о неблагонадежности самого Рейхлина, обусловленной его «многознанием и многоязычьем». Конгрегация кёльнских доминиканцев ходатайствовала об открытии инквизиционного процесса. В центре все более жаркой дискуссии оказался вопрос о свободе исследования и о праве мирянина на самостоятельное религиозное суждение.

Едва этот вопрос обозначился, немецкое общественное мнение с единодушием и энергией, испугавшим папских наблюдателей в Германии, встало на сторону Рейхлина. Гуманисты повели решительную атаку. В конце 1515 года вышла в свет первая часть «Писем темных людей», анонимного антиклерикального памфлета, авторы которого долгое время оставались неразгаданными. Сегодня можно считать установленным, что это были участники эрфуртского кружка Крот Рубеан, Ульрих фон Гуттен и Герман фон Буш.

Письма «темных людей» адресованы предводителю кёльнских теологов Ортуину Грациусу и подписаны именами вымышленных священников и монахов. Больше всего в них достается монахам-доминиканцам, но задетыми оказываются и папская курия, и немецкие высшие сословия.

Памфлет был составлен так умело, что кёльнские богословы поначалу приняли его за сборник подлинных писем своих последователей. Лишь позднее они поняли, что книга вышла из-под пера их противников. «Письма темных людей» пользовались успехом не только в Германии, но и за ее пределами. В 1517 году они были запрещены папской цензурой.

Молодой Лютер соглашался с гуманистами в главном — в отстаивании права Рейхлина-ученого на участие в споре, касающемся содержания священных книг. Он считал доводы Рейхлина аргументированными и бесповоротно встал на его сторону в одном из университетских семинаров.

Вместе с тем позиция Лютера была вполне самостоятельной. Он не разделял мнения Рейхлина о важности Талмуда для понимания Библии и не считал вслед за ним, будто каббала есть один из путей к познанию мира. Он характеризовал «Письма темных людей» как род «наглой полемики», которая, по его мнению, мало чем отличается от «ослиных» и «волчьих» приемов самого Ортуина Грациуса; своего друга Крота Рубеана Лютер упрекал в «скоморошестве».

Далеко не все устраивало Мартина и в сочинениях «короля гуманистов» Эразма Роттердамского. В октябре 1516 года он предпринимает попытку вразумить его через Спалатина. В марте 1517-го Лютер пишет: «Моя симпатия к Эразму убывает день ото дня. Мне, право, нравится, что он так неустанно и так смело бичует невежество священников и монахов. Но я боюсь, что он не придает должного значения Христу и милосердию божьему. Человеческое решительно возобладало у него над божеским…» В то же время Лютер предполагает, что воззрения Эразма еще могут перемениться к лучшему, и категорически запрещает себе какую-либо публичную полемику с ним. Он ставит во главу угла принципиальную общность интересов: оба (и Эразм и Лютер) борются со схоластикой и «стародавним невежеством монастырской братии»; оба ожидают преобразования церкви от возвращения к первоосновам христианской религии, оба ратуют за изучение греческого и древнееврейского языков.

Памятью о первом сближении доктора Мартинуса с рейхлинианцами и эразмианцами является само имя «Лютер». В гуманистической среде было принято брать себе латинозвучный литературный псевдоним. Так Герард Герардс из Роттердама стал Эразмом Роттердамским, Конрад Пиккель — Конрадом Цельтисом, Конрад Мут — Муцианом Руфом. Мартин Людер также отдает дань этой гуманистической моде. В 1517 году он скрепляет свои письма именем Eleutherius, Elutherius и, наконец, как бы стыдясь далеко отходить от фамилии деда и отца, Luther. Имя Лютер стоит под некоторыми экземплярами виттенбергских Тезисов, отосланных друзьям Мартина. В дальнейшем, до 1519 года, реформатор пользуется им лишь в частной переписке.