Игорь Фроянов - Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия

На рубеже XI и XII вв. Верхнее Поволжье становится театром межволостных и межкняжеских войн. Активную роль в них играют новгородцы, обеспечившие победу Мстислава над Олегом в решающей битве «на Кулачьце». {63} Наивно думать, будто новгородцы втягивались в княжеские междоусобицы помимо собственной воли и вопреки своему желанию. Межкняжеская борьба — это нередко поверхностное отражение процессов, происходивших в глубинах народной жизни. {64} Наступательная политика новгородцев в Верхнем Поволжье вылилась в 30-е годы XII в. в серию походов. Она несколько ослабла после сокрушительного поражения новгородских полков в сражении при Ждане горе в 1135 г. {65}

В плане истории текста Сказания о варягах большой интерес представляет упоминание Ростова среди городов, которые Рюрик роздал своим мужам в кормление. Сама передача городов в кормление, соответствующая историческим реалиям второй половины XI–XII вв., {66} указывает на позднее происхождение записи о Рюриковом пожаловании. Во времена Рюрика, Олега и Игоря княжеским мужам предоставлялось право сбора дани с «примученных» племен, у которых даньщики бывали наездами. На этом праве вырос своеобразный вассалитет, характеризуемый К. Марксом в качестве примитивной ленной системы, существовавшей «только в форме сбора дани». {67}

Ростов попал в рассказ о призвании варягов скорее всего под впечатлением многочисленных военных конфликтов конца XI — начала XII в. из-за верхневолжских земель и, возможно, с подачи князя Мстислава, находившегося в гуще этих конфликтов. Но если допустить, что редактирование Повести временных лет было поручено Мстиславом некоему новгородцу, {68} то в упоминании Ростова, подчиненного Рюрику, правящему в Новгороде, следует предположить интерес не столько князя Мстислава, сколько новгородской общины, и рассматривать данное упоминание как идеологическую заявку волховской столицы на влияние в верхневолжском регионе. Не случайно текст редакции Мстислава переносится в новгородские летописи. {69}

Помимо Ростова, в перечне городов, которыми распоряжался Рюрик, значится и Полоцк, что опять-таки может быть понято лишь в контексте событий второй половины XI — начала XII вв. Отношения Новгорода с Полоцком отличались яростной враждой. Особенно много зла причинил новгородцам Всеслав Полоцкий, неоднократно опустошавший и поджигавший их город. {70} Но самый чувствительный удар Новгороду Всеслав нанес в 1065 г.: «Приде Всеслав и възя Новъгород, с женами и с детми; и колоколы съима у святыя Софие. О, велика бяше беда в час тыи; и понекадила съима». {71} Беда, действительно, великая стряслась с Новгородом: враг захватил местные святыни, что, по понятиям людей того времени, было настоящей катастрофой, ибо лишало покровительства богов, оставляя беззащитным перед внешними враждебными силами. {72} Упорную и длительную борьбу вели полоцкие князья с Владимиром Мономахом и Мстиславом, сыном Мономаха. {73} Дело дошло даже до высылки в ИЗО г. полоцких правителей в Византию: «Поточи Мьстислав Полотьскии князе с женами и с детми в Грекы…» {74}

Неприязни к Полоцку у новгородцев и «вскормленного» ими Мстислава было предостаточно, чтобы не упустить возможность выставить «город кривичей» перед читателями летописей как город издавна второразрядный, подчиненный власти новгородского князя. Такой возможностью и воспользовался новгородский книжник, редактировавший Повесть временных лет по заданию Мстислава. А затем этот политический выпад против Полоцка был подхвачен составителями новгородских летописей. {75} Б. А. Рыбаков с полным основанием писал о том, что в результате редакторской работы начала XII в. варяжская легенда «обросла деталями, вставками, новыми генеалогическими домыслами». {76} Подобные новации вносились, как мы видели, по политическим мотивам. Политическое содержание имело и сообщение о призвании варяжских князей как таковом. Оно не оставалось однозначным, а усложнялось по ходу времени.

По наблюдению Б. А. Рыбакова, «в русской исторической литературе XI в. существовали и боролись между собой два взгляда на происхождение Русского государства. Согласно одному взгляду, центром Руси и собирателем славянских земель являлся Киев, согласно другому — Новгород». {77} Исторический труд, призванный «выдвинуть на возможно более заметное место в русской истории Новгород», — «Остромирова летопись», или шахматовский новгородский свод 1050 г., где впервые было записано знаменитое Сказание о призвании варягов. {78} Принимая мысль Б. А. Рыбакова о том, что «новгородское посадничье летописание» повествованием о призвании князей утверждало паритет Новгорода с Киевом в создании русской государственности, {79} мы хотели бы подчеркнуть и практическое значение этого, на первый взгляд, сугубо исторического экскурса, которое, думается, состояло в идеологическом обсновании борьбы Новгорода за независимость от киевских князей, распоряжавшихся новгородским столом и властно вмешивавшихся во внутреннюю жизнь местной общины.

Из «Остромировой летописи» легенда о призвании варягов перешла в «общерусское летописание», получив в XII в. «совершенно иное толкование». {80} В Повести временных лет третьей редакции, осуществленной по инициативе Мстислава Владимировича, она приобретала «новый смысл, более общий, как историческое объяснение происхождения княжеской власти вообще. Мстислав был вторично выбран новгородцами в 1102 г.; Владимир был выбран в нарушение отчинного принципа Любечского съезда в 1113 г. Не исконность княжеской власти с незапамятных времен, как это было у Нестора, а всенародное избрание, приглашение князя со стороны — вот что выдвигалось на первое место. А что место действия переносилось из древнего Киева в окраинный Новый город, любезный сердцу Мстислава, это было не так уж важно». {81}

Не со всеми положениями Б. А. Рыбакова можно согласиться. Несколько поспешным представляется тезис, будто в XII в. легенда о призвании варяжских князей получила «совершенно иное толкование». Правильнее было бы сказать, что содержание ее стало более емким и сложным, отвечая запросам не только Новгорода, но и Киева, не только новгородской, но и киевской общины. Легенда приобретает полифоническое звучание. Но самое, пожалуй, существенное заключалось в том, что она теперь в большей мере соответствовала исторической действительности, чем полвека назад. Если во времена Ярослава воля новгородцев («захотели они прогнать варягов-разбойников — и прогнали за море; захотели они призвать такого князя, „иже бы владел нами и рядил не по праву”, — и призвали» {82} ) была скорее желанной, чем реальной, то в начале XII в. наметился перелом в отношениях Новгорода с князьями, а к исходу 30-х годов данного столетия принцип «свободы в князьях» восторжествовал окончательно. В этих условиях Сказание о призвании князей-варягов превращается в своеобразный манифест о политической вольности Новгорода. Сказание также декларировало приоритет Новгорода над Киевом в создании государственности на Руси, что во Введении к Новгородской Первой летописи младшего извода выражено словами: «Преже Новгородчкая волость и потом Кыевская…» {83} Наконец, в ней проводилась идея «первородности» княжеской власти в Новгороде, ее независимости от Киева и других крупных волостных центров, пытавшихся влиять на замещение новгородского княжеского стола. В этой связи привлекает внимание летописная фраза: «Новугородьци, ти суть людье ноугородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени». {84} Так читаем в Повести временных лет. В Новгородской Первой летописи текст и яснее и короче: «И суть новгородьстии людие до днешнего дни от рода варяжьска». {85} Б. А. Рыбакову эта фраза кажется неясной и запутанной. {86} Известное замешательство испытывал и Х. Ловмяньский: «Наиболее загадочным представляется последнее сообщение в разбираемом известии: о принятии новгородцами названия варягов, в то время как прежде они именовались славянами. Это известие вызывает удивление, так как противоречит практике тогдашних наименований. Ведь источники, как правило, называют жителей Новгорода и Новгородской земли „люди новгородские”, а для более раннего времени — „словене”, но не „варяги”. Такое несоответствие сообщения исторической действительности указывает на то, что мы имеем дело с какой-то конструкцией летописца или же ошибкой…» {87} Чтобы распутать клубок недоумений, надо просто вспомнить об особенностях мышления древних народов, наделявших своих правителей сверхъестественной силой, дарующей жизнь. {88} Народная фантазия превращала их в родоначальников племен, т. е. творила этногенетические предания, на основе которых складывались сказания об основателях княжеских династий и первых князьях. «При этом пользовались, переосмысливаясь в соответствии с новыми политическими формами и воззрениями, возникшие ранее родоплеменные предания: в них уже говорилось не о роде или племени, а о народности, государстве, а мифические герои, первопредки-пращуры заменялись историческими персонажами». {89}