В Маклаков - Убийство А Ющинского (Речь в Киевском Окружном Суде 25 октября 1913 года)

Итак, первая часть удалась. Караев с Махалиным узнали, кто убийца, как это случилось. Но этого было мало. Нужны были несомненные, бесспорные доказательства - вещи убитого. И вот, чтобы выманить их, предлагают Сингаевскому такой план: "дай эти вещи, и мы их подбросим "жидам", благо их подозревают в убийстве. Тогда на тебя уже никто никогда не подумает". О, конечно, это святая правда, сделай так Сингаевский, какая бы это бесспорная улика стала в руках прокурора. Но Сингаевский все-таки насторожился. Выдать вещи без главного виновника, без Рудзинского, он не решался. А Рудзинский под стражею; решают о ним переговорить. Свидание происходит в Окружном Суде, куда в это время привозят Рудзинского. Трудно сказать, чем бы это кончилось, попался ли бы {57} Рудзинский: на ту же уловку, на которую удалось поймать Сингаевского, но Бразуль-Брушковский с своей суетой туда прибежал, возбудил подозрение, спугнул Сингаевского. А потом, раньше, чем доверие восстановилось, он обо всем этом напечатал в газетах, и план Караева и Махалина провалился. Вещественных доказательств получено не было, а Сингаевский, конечно, от всего отказался. Никогда, быть может, в этом деле не были так близки к раскрытию истины, как в данный момент, но план выполнить не пришлось, потому что вмешались такие простые и неловкие добровольцы. И, конечно, теперь, когда вместо вещественных доказательств один оговор, одно свидетельское показание этих сыщиков - Караева и Махалина, для ее обвинения этого мало. По таким уликам я бы сам никого осудить не решился. Но сейчас интересно не это; интересно, как к этому расследованию, к этой попытке, которая почти вплотную довела до убийцы, которая могла действительно вполне раскрыть это дело, как к нему отнеслась и относится наша официальная власть? Со стороны прокурора и гражданских истцов целые громы посыпались на Караева и Махалина. Г. гражданский истец Замысловский с улыбкой, предвкушая любопытное зрелище, говорил: "Караев и Махалин поступили о Сингаевским бессовестно и бесчестно, они - провокаторы, посмотрим теперь, как защита, которая вечно громит провокацию, будет сама ею пользоваться".

Ну, если бы дело шло только об улыбках друг другу, я был бы в праве сказать, что мне еще интереснее смотреть, как теперь прокурорский надзор возмущается провокацией, хотя до тех пор ее громила защита, а не они, прокуроры. То, что сделали Караев и Махалин - грязное дело, как и всякий сыск есть {58} грязное дело, но говорить в этом случае о провокация поистине странно. Что такое эта пресловутая провокация, которую клеймит не только защита, но и все порядочные люди? Что такое провокатор? Это тот подстрекатель, который сначала подговаривает других к преступлению, а потом это преступление раскрывает: он подговорит бросить бомбу, достанет ее, а потом явится в охранное отделение и донесет, и вас с этой бомбой арестуют; он привезет вам книги читать, потом даст знать, что у вас находятся запрещенные книги, и вас арестуют; он подговорит вас пойти на преступление, а потом сам это раскроет, и вас арестуют - вот та отвратительная провокация, которую все так клеймят. Но ведь в подобной провокации ни Махалин, ни Караев неповинны.

Они, конечно, хотели раскрыть убийство Ющинского, но ведь убит он без их ведома, не по их подговору. И если они говорили с Сингаевским о каком-то будущем преступлении, то совершить его не собирались устроить, а потом раскрыть и выдать его не намеревались, это был только один разговор для того, чтобы вызвать доверие; бесспорно, все это очень грязное и скверное дело, и когда мы на это смотрим, мы видим, какую мерзость вообще представляет всякий уголовный сыск. Ведь пусть обманывали доверие преступника, его все-таки обманывали. Пусть это доверие было вызвано страхом за себя, но все-таки это было доверие. И я был бы очень рад, если бы прокурорская и сыскная власть находили, что лучше вовсе не раскрыть преступления, чем прибегать к такому грязному средству, к обману доверия. Но ведь все-таки негодование прокурора на безнравственность этого средства, негодование одностороннее, однобокое.

Он негодует, когда им пользуются против Чеберяковой, но совершенно его одобряет, {59} когда им пользуются против Бейлиса. Ведь с Бейлисом тюремные власти разыграли то же самое, что Караев разыграл с Сингаевским. Тюремному надзирателю позволили совершать преступление, получать на "чай" от Бейлиса за тайную передачу писем, позволили ему войти в доверие Бейлиса только затем, чтобы его обмануть. Бейлис давал письма к жене, чтобы никто их, конечно, не видел, а их носили к властям. К Бейлису подсадили Казаченко, содержавшегося вместе с ним арестанта, который тоже его предавал, брал от него поручения, выслушивал все, что он ему говорил, а потом ходил и все передавал по начальству. Итак, вы видите, что негодование обвинителей вызвано вовсе не тем, что эти средства безнравственны, а тем, что ими пользовались не для тех целей, которых им бы хотелось. У обвинителей на все две различные мерки. Эти две мерки продолжаются и поныне. Обвинитель думает, что Караев клевещет на Сингаевского, но ведь решить, кто лжет и кто говорить правду должны вы, присяжные заседатели; для этого вам надо показать этого Караева, заставить его при вас говорить. Надо, чтобы он непременно был на суде: это тем легче, что он в руках властей, что он под арестом и что же?

Власти, которые с каторги вернули сюда Рудзинского, те же власти Караева не доставили, показать его вам не захотели. Сингаевского и Рудзинского доставили, а Караева нет. Вы видите опять две различные мерки для тех, кто показывает в пользу Бейлиса и кто против него. И, наконец, все это закончилось здесь драматическим эпизодом - очной ставкой Махалина и Сингаевского. Прокурор о торжеством говорит: Сингаевский отверг показание Караева, он не сознался. Еще бы, можно ли было надеяться, что {60} он здесь сознается? Ведь сознаться - значит не только сознаться, значить, выдать других, а это, как говорит Рудзинский, самое презренное дело. Или они, убийцы Ющинского, сознаются потому, что раскаялись, что поняли, что они сделали? Но и это невозможная вещь.

Если когда-нибудь убийца Ющинского раскается, если когда-нибудь он поймет, что он сделал, если в нем заговорить совесть, то он сделает то, что Латышев сделал - головой вниз с третьего этажа, - но придти перед вами и каяться - это вещь невозможная. Но если сознавая было ожидать невозможно, то вы и помимо сознания, их поведения, из их манеры могли увидеть, где правда. Дайте им говорить между собою, смотрите на них, не мешайте им, только не помогайте, не подсказывайте, и тот, кто имеет очи, чтобы видеть, тот будет видеть, где правда. И мы присутствовали при таком зрелище: был страшный момент, когда Сингаевский сошелся с Махалиным. Махалин в упор смотрел на него, а Сингаевский молчал, отвернувшись, не смея поднять глаз. Это продолжалось несколько томительных мгновений; у всех, думаю я, зашевелилась мысль: сейчас драма раскроется, сейчас Сингаевский начнет говорить. И что же? Прокурор тотчас вмешался, пришел на помощь Сингаевскому. Он обратился к нему, хотел задать нисколько вопросов.