В Маклаков - Убийство А Ющинского (Речь в Киевском Окружном Суде 25 октября 1913 года)

Почему же она этого испугалась? Как, если она неповинна, как ей могло придти в голову, что ее заподозрят в убийстве ребенка? Она воровка, она из этой компании, она может бояться всего, что уличит ее в краже, но как могло впасть ей на ум, что ее сделают прикосновенной к этому делу, если она про него ничего не знает? Почему она не поступила, как Барщевский, не пошла к властям, занимавшимся следствием, не сказала им - вот, {43} что я знаю по делу? Она одна кое-что знает; она видела, что подозревают невинных, что Приходько держат под стражей, что же она не объявила того, что известно? Но пусть она кого-то и чего-то боится, не хочет путаться сама в это дело, не хочет запутывать и евреев, не желает, чтобы ее беспокоили. Пусть это так, но ведь по прошествии некоторого времени подозрение все-таки пало на нее, на Чеберякову. Ее арестовали в связи с этим делом в конце июля, ее заподозрили в убийстве. Как же в это время уже ради собственного спасения не припомнить всего, что она знала? Если бы в это время она действительно знала то, что она потом говорила, будто Женя с Андрюшей ходили на мяло и там на мяле Бейлис схватил Андрюшу, если она все это действительно знала, то неужели она, видя, что ее самое подозревают, ни рассказала бы первая тут же все, что ей было известно? Ни закричала бы громко, что там на заводе Зайцева Андрюшу схватил и утащил Мендель Бейлис? Могла ли она в это время по-прежнему бояться запутать евреев, когда она запуталась уже сама? Но она этого не говорит; она молчит и не только молчит, она велит молчать Жене. И здесь самый страшный и загадочный эпизод этого дела - смерть ее сына. Вы знаете, как произошла эта смерть? Здесь намекают нам, что эта смерть не простая, что убил Женю Красовский, поднес Жене конфекту и заразил дизентерией. Когда вначале намекали на то, что Женя отравлен, мы могли относиться к этим намекам спокойно; мы знали, что будет экспертиза, и все разъяснится. Вскрытие показало слишком ясно, что Женя умер от дизентерии. Но, чтобы прокурор готовился доказать, что самая дизентерия - эта обычная детская болезнь - была не случайная, - что ее привили конфектой - этого мы {44} не ожидали. Обвинителям приходится допускать, что Красовсмй, купивший конфект, окунул их в испражнения и кормил ими Женю, чтобы отравить; ведь это предположение не хуже того, что Чеберякову подкупали за 40 тысяч, что бы она приняла вину на себя.

Ведь если нужно было бы убить ребенка, если бы был злодей, который бы на это решился, то все-таки он не пойдет убивать его таким способом; ведь дизентерия болезнь не смертельная, половина больных выздоравливает; ребенок долго болеет и за ним ходят, его лечат, его могут всегда допросить. Убивать человека так, чтобы он мог все за это время выболтать, значит зря выдавать себя с головой. Это предположение, которое теперь делается, так невероятно, так невозможно, что я скажу тем, кто его выставлял, только одно: это предположение - та Божья кара, которая постигает того, кто идет за Чеберяковой.

Это только она могла выдумать, ей одной это могло показаться правдоподобным, она могла думать, что ей в этом поверят. Высказывая это подозрение против Красовского, она ему мстит. Прежде это он, Красовский, первый заподозрил, что Чеберякова хотела Жениной смерти, он погрешил против Чеберяковой, подумал на нее. Я ему в этом не верю, он ошибается, он увлекается в своем нерасположении к Чеберяковой, и она теперь ему мстит тем же самым. Красовский думал, что она не хотела его спасти, хотела дать ему умереть. "А, ты так то! Так я утверждаю, что это ты убил Женю, ты его отравил". Женю без нее, покуда она была под арестом, свезли в больницу. Ее выпускают, она узнает, что Женя в больнице, идет туда, ей говорят, что он серьезно болен, очень плох, и она, несмотря на это, берет его из больницы домой. Почему? Она объясняет теперь, что уже надежды {45} не было, что ее предупредили, что Женя умрет, что он безнадежен, а если ему все равно умереть, пусть он лучше дома умрет. Господа, какая мать до последней минуты не надеется на спасение сына? Какая мать потащит своего больного ребенка через весь город, в спокойном предположении, что все равно он в живых не останется? Какая мать решится хотя бы на один час приблизить его к гробу, какая мать это сделает? (Движение). Но Чеберякова это все-таки сделала - почему? Я не думаю, чтобы она не любила детей. Но наряду с естественной любовью матери в ней было другое чувство, чувство страха и ужаса за себя и за близких людей; она понимала, что Женя может проболтаться в больнице, что там он далеко. А в это время сыщики были уже около него и не отходили. Она боялась, что без нее он проболтается, что может все рассказать. Как она грозила ему пальцем, когда он был здоров, так хотела она остерегать его перед смертью. И вот она Женю берет из больницы. Начинается ужасная, отвратительная, скорбная картина. Женя умирает, умирает тяжело, ему мерещится Андрюша, он молит: "Андрюша, не кричи". Неразгаданный образ Андрюши стоит перед его глазами. Ему тяжело, он зовет священника, хочет ему что-то сказать, говорить: "батюшка", но когда подходит батюшка, он замолкает. С ним что-то делается, он в чем-то кается, чей-то чужой грех искупает, какая-то ноша, тяжелая ноша, ему не по плечу, не по силам, он ищет глазами священника, а около реют сыщики. Полищук жадно ждет, что скажет Женя. Несчастной Чеберяковой приходится думать в этот момент не о спасении сына, не о спокойствии его; она не смеет закричать сыщикам: "вон отсюда, здесь смерть, здесь Божье дело!" она {46} так крикнуть не смеет, совесть ее не чиста, она боится; мало того, она хочет воспользоваться умирающим сыном, она просит Женю: "Женя, скажи,, что я тут не при чем". В последние минуты она хочет использовать Женю для своего спасения - "скажи им, что я не при чем". Что же отвечает ей Женя? - "Мама, оставь, мне тяжело".

Умирающий мальчик этой просьбы не исполнил, умирающий мальчик не сказал: "она тут не при чем, вот кто виноват". Он не сказал в эту минуту того, что ему было бы так легко сказать. Если бы только это была правда, он бы сказал сыщикам: "оставьте мою мать, она не при чем, я сам видел, как Бейлис потащил в печь Андрюшу". Почему бы он этого не сделал? Ведь ему то бояться больше нечего было; но он этого не сделал, он отворачивается от собственной матери, он ей говорит: "мама, пойди прочь, мне тяжело". Когда он хочет говорить, эта несчастная мать, как показали свидетели, эта несчастная мать целует его, чтобы мешать говорить, дает, ему иудин поцелуй перед смертью, чтобы он не проболтался. (Движение). И когда я подумаю, что она испытала, когда я подумаю, что несчастная мать, которая не могла не любить своего сына, должна была перенести за это время, мне понятно, почему эта бывалая Чеберячка плачет, когда говорят о ее сыне, и если, господа, нужно отмщение за Андрюшу, то кровь его уже отомщена. (Движение).