В Маклаков - Убийство А Ющинского (Речь в Киевском Окружном Суде 25 октября 1913 года)

А Голубев не только по-прежнему уверяет, что здесь была дыра, которой он не видал, но что именно через нее вынесли труп; чтобы подтвердить это, здесь старались установить, что по прямой линии от этого отверстия к пещере лежала на поле тесемка Ющинского. Тесемку эту никто не видал, никто не проверил, о тесемке только теперь стал говорить Голубев будто бы со слов покойной Наталии Ющинской. Тесемка эта будто бы была от чулок, но, господа, если можно не узнать наволочки, не узнать носового платка, то как вы можете узнать, чья тесемка валялась? Все это совсем не серьезно.

В книгах пишут, что бывали знаменитые сыщики, Шерлоки Холмсы, которые каким-то чутьем догадывались, кто и как совершил преступление. Им может быть {30} достаточно гвоздя или тесемки, чтобы все разгадать, но это только им, гг., да и то только в книгах. Когда же каждый студент возомнит себя Шерлоком Холмсом, то кроме конфуза ничего не получится. И что сам Голубев поверил в эту дыру, это простительно, он молодой человек, он в первый раз раскрывал преступление... Но что серьезные люди стали все это за ним повторять, без проверки - это совсем непонятно. Вот как сбивают с пути эти легкомысленные молодые люди, которые берутся быть сыщиками! Вот та печать легкомыслия, молодого и наивного легкомыслия, которую они внесли в это дело. И ведь этим их роль не ограничилась. С этими гвоздями и дырой полбеды. Они все же остались на месте, их можно проверить. А подумайте, что эти частные расследователи сделали со свидетелями?

Прежде чем свидетель приходил к следователю, он проходил через перекрестный огонь этих частных расследователей. Думаете ли вы, что это могло пройти без следа, особенно когда вспомнить, что свидетелями были всего более дети? Прокурор правильно замечает, что с детьми нужно говорить умеючи. Спросите ребенка просто: что ему известно по делу, и он вам ответит, что ничего. Нужно было, это правда, уметь к нему подойти, раскрыть его душу, вызвать доверие, заставить болтать. Но если за все это возьмутся люди, которые уверены, заранее твердо уверены в том, что ребенок должен им показать, которым везде мерещится подкуп, угрозы, влияние? Что такие люди сделают с детской душой? Ребенок говорит им, что он не знает, не видел того, о чем его спрашивают. А, торжествуют они, "ты, может быть, боишься сказать, тебе запретили". "Нет, не запрещали". "Не бойся, говори правду, говори, а то будет плохо, ведь ты видел {31} то-то и то". Долго-ли таким способом запугать, заторкать детскую душу, добыть из нее то, чего хочешь? Добились и с радостью бегут к судебному следователю: вот, что мы узнали, проверьте. Судебный следователь вызывает ребенка, он уже забыл, чему его научили, он показывает иное... И тогда этим частным расследователям становится ясно, что его подучили; очная ставка, новые разговоры, новые пытки, пока он не подтвердит то, что хотелось. А потом ведь и здесь на суде тоже самое. Вот в каком обработанном, перепорченном виде дошел до вас материал этого дела. Почему не хочет видеть этого г. Прокурор? Он хвалит своих разследователей за их усердие, за их благородство и бескорыстие. Об этом я спорить не буду; не потому, что я с этим согласен, но просто спорить об этом нет ни надобности, ни охоты. Не все ли равно, из-за чего эти люди старались?

Важно не это, важно, что им дали такую власть в этом деле, что они всюду мешали, что они стояли над теми, кому было поручено дело, а что они сами по себе никакой правды не искали и не добивались, потому что раньше, чем они познакомились с делом, они уже были уверены, что виноваты евреи, что Бейлис - убийца, и что всякий, кто этого не думает, наверно подкуплен. И если, по словам прокурора, Бразуль-Брушковский и его сотоварищ отводили от евреев, то эти двуглавцы, наоборот, на них наводили. Вся разница в том, что Бразуль мог это делать только тайком, незаметно от власти, а двуглавцы сами смотрели за властью, не позволяли ей уклоняться от того пути, который они ей наметили.

Все это страшно запутало и испортило дело. Загадка осталась загадкой, и она нисколько не облегчена тем, что было сделано до сих пор, и теперь нужно много усилие совести и {32} ума, чтобы ее разгадать. Эта задача пала на вас. И чтобы она была вам по силам, чтобы вы правду смогли отыскать, нужно, прежде всего, одно: чтобы вы хотели ее отыскать, чтобы вы не воображали заранее, что вы ее уже знаете, чтобы вы отказались от самомнения. Ведь самомнение, гордость погубили Голубева и его сотоварищей. Им казалось, по молодости их лет, что стоило им прочесть одну книжку Лютостанского или другую, и правда от них уже не укрылась и они уже знают то, о чем многие годы спорят умные люди и все-таки ни к чему не пришли. Им казалось, что если они увидят свежие гвозди в заборе, то они уже догадались, где труп проносили. Не так ли думал и Мишук, когда он по оговору Барщевского арестовал Приходько и не хотел и слышать его оправданий?

Все эти замашки и испортили это дело, их то и надо вам избегать, если вы хотите поправить то, что было испорчено. Ищите же правду без гордости и самомнения, ищите ее со смирением и вниманием, не забегайте вперед, не слишком верьте своему чутью и догадке. Правда, самая запутанная и запрятанная, в конце концов, хотя и не скоро, открывается людям, но только тем, кто ее и только ее добросовестно ищет. И вот где ее искать и как искать я и буду сейчас говорить.

III. Как надо искать правду.

Как же теперь, гг. присяжные заседатели, разобрать, что в этом деле правда и что неправда, когда мы ясно видим, сколько в него попало неправды: неправды сознательной, - лжи, и неправды невольной? Человеческая память, как сказал один из свидетелей, не беспредельна; но человек часто не мирится о тем, что он {33} чего-то не помнит, начинает припоминать, сопоставлять и незаметно для себя, говорить уже то, что ему подсказали; а после и сам начинает этому верить.

Была и неправда сознательная: вас уверяли, что ею руководила сила еврейства; она то грозила, то подкупала. Допустим, что это так было. Но ведь рядом с еврейством была и другая сила не менее, а еще гораздо более страшная: была сила организованной шайки преступников, которая ютилась около дома Чеберяковой и которую еще более можно было бояться. Идти против этой силы, ее выдавать, на нее наводить, рисковать столкновением с ней, которая привыкла так легко и просто расправляться с тем, кто "капает" - было нелегкое дело, и многое из того, что свидетели знали, они предпочитали не говорить.

Но рядом со свидетелями опасливыми и молчаливыми были другие, которые хотели многое знать, чего и не знали, воображали, что видели то, чего и не видели, не могли помириться с тем, что что-то прошло незаметно от них, и они пришли сюда со всяким вздором, который было слушать досадно. Это была тоже неправда бессознательная и тем еще более страшная, в которой тонула и та правда, которую свидетели действительно знали. Как же теперь разобраться, что правда, что ложь?