В Маклаков - Убийство А Ющинского (Речь в Киевском Окружном Суде 25 октября 1913 года)

Люди, которые так рассуждают, стараются ли быть справедливыми, хотя бы для вида? Я патера Пранайтиса ни в чем не виню, я вполне понимаю, что он припас ту резолюцию, о которой, он отлично знал, идти должна была речь. Но зачем же они, обвинители, запрещают Троицкому то, что позволяют Пранайтису? Почему? Да только потому, что Троицкий эксперт для них неприятный, а Пранайтис наоборот. Но ведь кто из них ближе к правде - это то и надо решить. А вот другой пример. Вызывают свидетельницу Чеховскую. Вы наверное помните эту простую, толстую женщину; она была вызвана не нами, а представителями гражданских истцов; и эта Чеховская показала, что Чеберякова при ней в свидетельской комнате подговаривала Заруцкого изменить свое показание. Господи, что тут было, какие громы посыпались на Чеховскую! Прокурор спрашивает, кто был при этом? Она назвать не могла. "А, говорить прокурор, значит ваше заявление голословно".

Гг. присяжные, но ведь она же - свидетельница, она показывает под присягой, и если она должна еще в подтверждение того, о чем говорила, приводить новых свидетелей, тогда свидетельских показаний вообще быть не может, тогда никому верить нельзя. Каждый свидетель, который будет говорить о том, что он видел, всегда голословен. Но беду еще можно было поправить; Чеховская не знала по фамилии тех, кто был при разговоре Чеберяковой с Заруцким, но она могла их увидеть; ее просили оставить в зале, пока свидетели не пройдут мимо нее: пусть укажет. И что же? Прокурор воспротивился этому; пусть Чеховская тут же немедленно их назовет по фамилиям, и когда она этого не смогла, он с негодованием в голосе просил {39} занести в протокол "новость", о которой показала Чеховская.

Вот как отнесся к этой свидетельнице обвинитель, когда она показала то, что прокурору невыгодно. И я хотел бы, чтобы вы спросили себя: что если бы Чеховская показала не на Чеберякову, а, например, что Красовский Заруцкого подговаривал в свидетельской комнате, так же ли отнесся бы к этому заявлению прокурор? Стал ли, бы он негодовать, что это заявление голословно, стал ли бы требовать фамилии тех, кто при этом разговоре присутствовал, стал ли бы заносить в протокол подобную "новость"? Прокурор сам признает, что этого он делать не стал бы, что такому показанию Чеховской он скоро поверил бы, В этом все и несчастье. Вместо того, чтобы правду искать, мы уверены, что мы ее знаем, и кто говорит против них, тому мы ни за что не поверим. Но если нам это простительно, так как потому-то нас и две стороны, чтобы пополнять друг друга, то если и вы станете на эту дорогу, то дело пропало: правду вы не найдете. Ведь потому-то ее до сих пор и не нашли, что ее боялись искать, не смели искать.

Представьте себе, что было бы, если бы дознанием, если бы следствием руководили наши почтенные и достойные обвинители. Я хотел бы представить себя в роли следователя Замысловского или присяжного поверенного Шмакова; если бы к ним пришел человек и сознался в убийстве, что же они ему бы поверили? Ведь они поверили, что Чеберякову можно было за сорок тысяч подкупить взять вину на себя, они и в этом увидели бы подкуп евреями; они и этого-убийцу бы отпустили, они до того бы пытали его, уверяли, что он на себя напрасно показывает, что он, наконец, уступил бы, сделал бы им удовольствие, взял бы назад свое показание. Если бы сделали то, что почему-то было упущено, {40} привели к пещере полицейских собак, и они оттуда прямым ходом прибежали бы в дом Чеберяковой, думаете, что это бы их убедило?

Они не сказали бы, что собаки подкуплены, но они вспомнили бы показания Малицкой, - в этом случае они и Maлицкой поверили бы, - вспомнили бы, как она говорила, что к чеберяковским собакам другие в гости ходили, и сказали бы: это они к ним в гости пошли. Итак, кто правды видеть не хочет, тот ее не узнает; насильно никого ни в чем убедить невозможно. Вот почему и это дело осталось загадкой; правду можно было открыть, нужно было только этого захотеть. Но этого не захотели. Она сама раскрывалась - этим не воспользовались. Да, посмотрите внимательно, как ее искали, и вам станет ясно, почему ничего не нашли.

IV. Причастность Чеберяковой к убийству.

Гг. присяжные заседатели, если в, этом деле есть что-либо вполне достоверное, то, в чем согласна и защита, и обвинение, то это только одно: что к этому убийству причастна Чеберякова. Я не знаю, кто Андрюшу убил, не говорю сейчас, что она убила сама, но что она к этому убийству причастна это вне всякого спора. В этом своем убеждении я не основываюсь ни на Дьяконовых, ни на Малицкой; лично для меня это свидетели недостоверные; не потому, чтобы они сознательно говорили неправду, но потому, что они сами не знают, где правда.

Но об этом пусть говорят вам другие. Я буду опираться только на то, что вполне достоверно, что признают и обвинители. И первый вопрос: зачем Андрюша из Слободки пришел на Лукьяновку? Что ему было там делать? Когда там нашли его труп, это для всех было загадкой. {41} И вот мы знаем теперь. На Лукьяновку он пришел к Жене Чеберякову, к нему туда он не раз приходил. Но важно не только то, что Андрюша ходил к Чеберяковой, важнее то, что Чеберякова это скрывает от всех. Когда он пропал, когда его разыскивали всюду, когда делали о нем публикации, она ни одним словом никому не промолвилась, что в роковой день 12 марта она его видела. У нее одной в руках был ключ к тому, чтобы Андрюшу сыскать, но она этого ключа никому не показывает. Но она не только молчит, она лжет, она учит лгать. Нашли труп Андрюши, все теряются в догадках, как он попал в Лукьяновку. Она знает, как он сюда попал и молчит. Но вот Женя встретился с Голубевым и ему рассказал, что 12 марта Андрюша к ним приходил, и они вместе гуляли. И заметьте, о мяли, о заводе Зайцева в это время не было речи, но загадка прихода Андрюши на Лукьяновку была разъяснена. Но когда через нисколько дней после этого Голубев вновь заговорил про это с Женей Чеберяковым, уже была перемена. Женя уже стал отпираться, говорил, что все это было давно, не теперь. Голубев сам не понимал в это время, как близко он подходил к правде. Ему показалось, что он может быть ошибался, и он не настаивал. Но правда все больше и больше выходит наружу.

Роль Чеберяковой, матери Жени, открывалась не только Голубеву. Свидетель Кириченко говорит, что, когда он производил обыск у Чеберяковой и разговорился с Женей о смерти Андрюши, Женя вдруг испуганно замолчал, а, обернувшись, он увидел его мать, которая делала предупредительные знаки и показывала на язык, чтобы Женя не вздумал болтать, Он говорит дальше, что когда Женю привезли к подп. Иванову на допрос, то мать и там напустилась {42} на сына-молчи, не болтай! О чем беспокоилась Чеберякова, что она внушала Жене, о чем запрещала ему говорить? Это неожиданно раскрылось, когда явился первый свидетель по этому делу, тот, которым думают уличить Бейлиса, но который Бейлиса совсем не уличал, а уличал Чеберякову - свидетель, фонарщик Шаховской. Шаховской показал, что 12 марта утром уже на Лукьяновке он видел Женю и Андрюшу; Андрюша был весел, прыгал, даже ударил его, и он его обругал. Но они с Женей были вместе и вместе куда-то ушли. И так, вот единственное, что было известно по делу, и это так усиленно скрывала Чеберякова. Кое-что все-таки раскрывалось. Стало ясно, зачем Андрюша пришел на Лукьяновку, кто его видел последним; стало ясно, где, около кого, в каком месте надо искать, чтобы добраться до правды. Один Женя что-то знает, знает больше других, значит и его мать что-то знает. Но почему же она не только не сказала первая всего того, что ей было известно, почему она все это так усердно скрывала? Что на это говорят обвинители? Они говорят, что Чеберякова боялась сказать. Она боялась, видите ли, евреев, боялась дать улику против Бейлиса, а г. Шмаков пошел дальше. Он допускает, что у нее осталось Андрюшино пальто, и она боялась в этом признаться, чтобы и ее в это дело как-нибудь не запутали.