Пол Эврич - Русские анархисты. 1905-1917

Отвечая на эти нападки, Аршинов упрекнул Волина и К° тем, что он снова втягивает анархистов в бесплодный спор. Он настаивал, что его предложения даже отдаленно не противоречат идеям анархизма, поскольку сохраняется децентрализованная организационная структура.

Нестор Махно, кинувшийся на защиту соратника, предположил, что Волин, который в 1919 году, когда был в повстанческой армии на Украине, оказался в руках красных, не был захвачен в плен, как принято было думать, а сам перебежал к коммунистам.

Утверждения Махно, в свою очередь, вызвали ответный огонь со стороны Александра Беркмана, Эммы Голдман и Эррико Малатесты, которые теперь присоединились к критике «Организационной платформы». В письме к историку и архивисту анархистского движения Максу Неттлау Беркман набросился на Махно, как на носителя «милитаристского темперамента», который целиком находится под влиянием Аршинова. Что же до самого Аршинова, то у него «полностью большевистская психология, – пишет Беркман, – у него капризная деспотическая натура, которая требует подчинения. Это бросает некоторый свет и на саму программу». «Беда большинства наших людей, – сетует Беркман, – что они не видят того, что методы большевиков не могут привести к свободе…»

В 1930 году оппоненты Аршинова, которые считали его платформу «анархо-большевистским отклонением» и постоянно обвиняли его в пропаганде «партийного анархизма», сочли себя совершенно правыми, когда Аршинов перешел на сторону Советского Союза и снова вступил в партию, которую четверть века назад оставил ради анархизма. Вскоре его журнал «Дело труда» перебрался в Соединенные Штаты, и его новым редактором стал Григорий Максимов.

Анархисты снова продемонстрировали свою врожденную неспособность ради пользы движения откладывать в сторону личные эмоции. Даже в самой России, где на свободе оставалась лишь горсточка анархистов, острые фракционные разногласия раздирали членов Комитета Музея Кропоткина. «Снова перепалка между двумя группами наших товарищей, – писала вдова Кропоткина Максу Неттлау в 1928 году. – Обе прилагают усилия, чтобы быть хозяевами… в музее, хотя ни одна из них не принимала участия в создании этой организации. Я надеюсь, что, пока жива, ни одной из них не удастся стать во главе музея, а когда меня не станет, что-то надо будет сделать, дабы обеспечить сохранность музея».

Казалось, конца сварам не будет. Беркман поделился своим разочарованием в письме к Молли и Сене Флешин. «Я считаю ужасным, что наше движение повсеместно вырождается, превращаясь в болото мелких личных ссор, обвинений, взаимных упреков. Так много вылезло гнилья, особенно в последние два года». Эмма Голдман добавила приписку: «Дорогие дети. Я полностью согласна с Сашей. У меня болит сердце от этого яда оскорблений и обвинений в наших рядах. И если это не прекратится, то нет никакой надежды на возрождение нашего движения».

Конец 20-х годов Сталин торжественно ознаменовал началом новой эры тоталитарного правления в России. Пусть даже во времена нэпа анархисты пользовались минимальной свободой действий, теперь ей резко и грубо был положен конец. В 1929 году книжные магазины «Голоса труда» в Москве и Ленинграде были навсегда закрыты, давая понять, что начался свежий круг арестов и преследований. Анархисты, которые уже отбыли долгие сроки на каторжных работах, были еще раз отправлены отбывать сроки в Сибирь или в другие заброшенные и забытые места.

Прошло лишь несколько лет, и Атабекян, Аскаров, Бармаш, Боровой и многие их товарищи погибли в тюрьмах и ссылках. По сведениям Виктора Сержа, некий Фишелев – скорее всего, Максим Раевский, известный синдикалист и бывший редактор «Буревестника» и «Голоса труда» – был арестован за публикацию «платформы» троцкистской оппозиции. Тем не менее Раевский, скорее всего, был освобожден, поскольку сообщалось, что он скончался от инфаркта в Москве в 1931 году, сидя за своим письменным столом. Николай Рогдаев, старый товарищ Раевского и соредактор «Буревестника», в следующем году умер в Ташкенте. Он жил тут в ссылке после того, как отбыл долгий срок в Суздальском политизоляторе. У него случилось кровоизлияние в мозг, и он упал на улице, по иронии судьбы названной в честь Сакко и Ванцетти.

Те «советские анархисты», которые во времена нэпа еще сохраняли свои правительственные посты, испытывали все более глубокое разочарование политикой нового режима. Даниил Новомирский, коммунист с 1919 года, пришел к выводу, что нэп был непростительным отступлением от целей революции. Он вернул свой партийный билет и нашел спасение в мире науки, став одним из авторов Большой советской энциклопедии. Герман Сандомирский, хотя он в первые годы нэпа оставался в Министерстве иностранных дел, тоже обратился к научным исследованиям, издав собрание документов о Женевской конференции 1922 года и написав объемистое исследование об итальянском фашизме. Затем он стал все больше и больше времени посвящать Музею Кропоткина. Хотя в 1929 году ГПУ и обошло своим вниманием, все эти бывшие анархисты оставались на заметке.

Новомирского и его жену взяли во время великой чистки. И оба исчезли в темном мрачном мире сибирских концентрационных лагерей. Сандомирекий и Билл Шатов, несмотря на их преданную службу правительству, тоже оказались в Сибири; где их, по всей видимости, и расстреляли.

Лидер синдикалистов Ефим Ярчук, покинувший Россию в 1922 году, пережил смену взглядов и попросил разрешения вернуться. С помощью Бухарина он получил его в 1925 году и вступил в коммунистическую партию. И Ярчук, и Петр Аршинов, который прошел тем же путем пять лет спустя, бесследно исчезли во время чисток.

Арон Барон после восемнадцати лет тюрем и ссылок неожиданно получил свободу в 1938 году, но, обосновавшись в Харькове, был вновь арестован, и с тех пор о нем больше никто ничего не слышал. И наконец, Иуда Рошин, которого серьезно обеспокоил приход Сталина к власти, избегнул его карающей руки, успев умереть естественной смертью как раз перед началом чисток.

Бесконечная цепь арестов и ссылок лишила Музей Кропоткина и тех еще остававшихся работников, которые заботились о его сохранении. Вскоре после смерти вдовы Кропоткина, в 1938 году, музей был закрыт.

А тем временем и в эмиграции движение шло к своей кончине. Анархистские еженедельные издания превращались в ежемесячники, те, в свою очередь, – в ежеквартальные издания. Теперь их страницы часто заполнялись статьями, которые много десятилетий назад писали Бакунин, Кропоткин и Малатеста. Состарившиеся анархисты продолжали отмечать день рождения Бакунина и Парижскую коммуну 1871 года. Они скорбели по мученикам Чикаго, поминали день смерти Кропоткина и казнь Сакко и Ванцетги. Они сурово осуждали Сталина и его кровавые деяния. Они отвергали Гитлера и фашистов, но свое участие в Народном фронте вместе с коммунистами и социалистами считали «абсолютно невозможным». Короткое время анархисты с ликованием играли драматическую роль в гражданской войне в Испании, надеясь, что их порыв даст анархизму новый стимул к жизни. Но поражение левых в Испании прозвучало для движения похоронным звоном. От него не осталось ничего, кроме отчаяния.