Марк Батунский - Россия и ислам. Том 1

111 И.Ю. Крачковский подчеркивает, что вообще на Руси этническая и религиозная терминология «на долгие века оставалась смутной». Так, в своей «Повести о царе Федоре Иоанновиче» (приблизительно 1603 г.) патриарх Иов перечисляет различные «иноверные народы», как «Июдеи же и Еллины, Скифи же и Латыня», которые якобы обращались к царю с желанием принять христианство, и в этом же сочетании называет рядом «и Аравития, и Бессермени» ( Крачковский ИЮ. Очерки по истории русской арабистики. С. 14).

112 Эта формула имеет многочисленные типологические параллели у других народов.

113 В целом, по-видимому, основой единства древнерусской государственности был – как, скажем, и в Византии (см.: Сюзюмов МЛ. Суверенитет, налог и земельная рента в Византии //Античная древность и средние века. 9, 1973. С. 57) – суверенитет, а не народность; официально преобладал не этнический, а конфессиональный критерий (все были равноправны, если исповедовали православие и хранили верность государю). Известно, далее, что политическая элита и Киевской и Московской Руси умела тем не менее мириться и с наличием среди подданных громадных массивов инаковерующих, живущих по своим правовым нормам и обычаям. И все же не следует преувеличивать культурологическую значимость действительно многочисленных фактов сотрудничества кочевнической верхушки с русской: чтобы добиться полноценной карьеры, выходцам из тюркской среды надо было не просто русифицироваться (=и христианизироваться), но и ассимилироваться, воистину ресоциализироваться и аккультуризироваться. Во всяком случае, никаких иноэтнических и особенно иноконфессиональных анклавов в корпусе элиты не допускалось. Иное дело, этнополитическое сознание господствующей этнической группы являлось иерархическим: осознание общности с той или иной этнической группой, входящей в состав Древней Руси, было неодинаковым. К сожалению, специальных исследований все еще нет, и остается довольствоваться лишь отдельными фактами, аналогиями и гипотезами.

114 Но в принципе возможны переходы из «чужой» в «свой» и наоборот, даже касательно нечистой силы: так, русалки могут быть окрещены, после чего на них разрешается жениться ( Иванов В.В., Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы. С. 160–161).

115 Богатый материал на сей счет см.: Даль В.И. Пословицы русского народа. T. III (изд. 3-е). СПб.-М., 1904. С. 63–67; Т V. С. 90–111.

116 Иванов В.В., Топоров В.Н. Славянские языковые… системы. С. 158–159.

117 Адрианова-Перетц В.П. Очерки поэтического стиля Древней Руси. С. 29.

118 Там же. С. 38–39.

119 Ср. в переводе «Девгениева Деяния»: братья (христиане) похищенной «безбожным царем Амиром» сестры бьются с ним, и «где стоят батаничи – на том месте аки солнце сият, а где Амира царя крутят, и там несть света, аки тма темно» ( Сперанский М. Девгениево Деяние. Пг., 1922. С. 152).

120 Адрианова-Перетц В.П. Очерки поэтического стиля Древней Руси. С. 173.

121 Так, в повести о взятии Царьграда турками (о ней обстоятельно будет сказано ниже) будущее освобождение этого города изображается как победа света над тьмой. И в Казанском летописце магометанская Казань, на которую наступает русское войско, скрыта «темным облаком», которое будет рассеяно «лучами благоверия» (История о Казанском царстве // Полное собрание русских летописей. T. XIX. С. 173). Олицетворение христианства со светом, а мусульманства (и прочих нехристианских идеологических систем) с тьмой вполне сопрягается с давним для русской культуры (впрочем, не только для нее – см.: Иванов В.В., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974. С. 285–286) противопоставлением «светлый – темный» («белый – черный», «красный – черный»), причем все, что сочетается с белым, обладает положительным значением, а все, что с черным, – отрицательным ( Иванов В.В., Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы. С. 138).

122 Благо «русские письменные источники не позволяют нам заглянуть в историю Руси глубже X столетия» (Рыбаков Б.А. Древняя Русь. С. 9).

123 Скорее всего, произошло наложение друг на друга дохристианско-русской и христианской семиотических моделей мира – явление, которое В.В.Иванов и В.Н.Топоров (Славянские языковые моделирующие семиотические системы. С. 8) назвали «креолизацией». Все же надо было бы, не гипостазируя долго векового функционирования идущих еще от язычества семантических противопоставлений, отметить, что в конечном счете произошел (во всяком случае, на высших уровнях семиотических систем) явный крен в сторону христианских метафизических компонентов понятийного аппарата и, соответственно, христианской символики, в том числе, конечно, и той, которая была непосредственно направлена на построение максимально четких и полных критериев демаркации «своей» конфессиональной общности).

124 Не могу удержаться от соблазна процитировать в данной связи некоторые из тех блестящих характеристик, которые давал метафоре X. Ортега-и-Гасет: «Метафора имеет интеллектуальное происхождение, посредством которого мы получаем постижение того, что находится слишком далеко от нашей понятийной силы. Благодаря этому мы можем вступать в мысленный контакт с далеким прошлым и с самым нелюдимым, с которым мы очень сильно сближаемся и которым лучше овладеваем. Метафора является дополнением к нашей интеллектуальной силе и представляет, в логике, удочку или ружье» ( Ortega у GassetJ. Las dos grandes metaforos // Obras complétas. T. II. Madrid, 1947. P. 383).

125 В этом процессе старое понятие не сопоставляется пассивно с новой ситуацией, но играет для нее роль символа или метаформы. Смысловые изменения понятий вырастают из использования, отработки и корректировки подобных метафор. При этом исходная (в нашем случае – «языческая») теория (в нашем случае – «государственного врага»), послужившая базой для аналогии, не переносится автоматически в новую предметную область, функционируя скорее как программа ее символической интерпретации (см. подробно: Schon D.A. Inventions and the Evolution of Ideas. P. 53, 61). Старая теория, символически перенесенная в новый класс эмпирических ситуаций, сопоставляется с ним по образу и подобию проективной модели. Возникающей христианской идеологии надо было теперь искать аспекты новой предметной («мусульманской») области, организованные по типу уже вычлененной ранее – на базе иной предметной области – структуры (см.: Там же. Р. 72).

126 Она же в свою очередь есть, часть древнерусско-христианской модели мира, или, точнее, двух таких моделей – концептуальной и языковой (см. подробно: Брутян Г. А. Очерки по анализу философского знания. Ереван, 1978). Содержание этих моделей в основном совпадает, поскольку логико-предметный смысл составляет основное содержание языковых выражений. Вместе с тем имеются и различия. Некоторые фрагменты языковой картины мира находятся за пределами концептуальной модели. И это подтверждается многочисленными фактами языковой действительности, которые свидетельствуют о том, что языковая модель мира несколько смещена от его понятийной или логической модели. И если последняя не зависит от языка и в принципе была едина для всех христиан, несла инвариантное знание о мире, то языковая модель варьировалась от одного этнического языка к другому.