Марк Батунский - Россия и ислам. Том 1

74 А такая самоидентификация влекла за собой и необходимость тесней приобщиться ко всей совокупности европейско-христианских ценностей – как «горизонтальных», так и «вертикальных» – и, значит, видеть в идущих на битвы с татаро-монголами русских не только militis Christi, но и наследников древних Афин, воинов Александра Македонского (отсюда такой успех на Руси повестей о нем), имперского Рима, Иуды Маккавея, ранних христианских героев. В «Повестях о Мамаевом побоище» русские воины сравниваются с Гедеоном и Моисеем (Шамбинаго С.К. Повесть о Мамаевом побоище. СПб., 1906. С. 261, 333) и т. д. Вот почему война с мусульманами русским обществом всегда рассматривалась как война освободительная, праведная (об аналогичных процессах на средневековом Западе см.: Daniel N. Op. cit. P. 115).

75 Он происходил и на этнически гетерогенных территориях. Новая этническая общность складывалась частично из неродственных (в том числе восточных, тюркских в первую очередь) компонентов, но ее формирование сопровождалось их взаимодействием и взаимовлиянием. Что же касается тех этнических групп, которые входили в состав Русского государства и существовали в нем, не теряя своей этнической специфичности, а, напротив, сохраняя и даже углубляя ее, то они, совместно с основным этносом, составляли «национально-политическую общность» (как именуют этот вид интеграции – процесса, имеющего не этнический, а политико-идеологический характер, – советские этнографы С.И. Брук и Н.Н. Чебоксаров. См.: Советская этнография. 1961, № 4). Интересной кажется теория С.А. Арутюнова и Н.Н. Чебоксарова о том, что «механизм существования этнических общностей всех типов, их пространственная стабильность, временная преемственность… основывается главным образом на связях, которые могут быть описаны в рамках понятия информации» (Арутюнов С.А., Чебоксаров Н.Н. Передача информации как механизм существования этносоциальных и биологических групп человечества // Расы и народы. Вып. 2. М., 1972. С. 18). Авторы выделяют горизонтальный (т. е. связи на уровне горизонта одного времени: прямые разговоры, переписка, отношения деловой корреспонденции, деятельность средств массовой коммуникации и т. д.) и вертикальный (информация передается от поколения к поколению) виды инфосвязи. Смена вертикальной линии связи означает (и история России, да и не ее одной, полна такого рода примеров) смену этнической преемственности. В то же время ряд конфессионально-этнических общностей (в первую очередь мусульманских) проявил уникальную жизнеспособность. Ведь в них наличествовала как горизонтальная, так и вертикальная связь, с четким преобладанием последней (мифы, ритуалы, рекомендации и табу, передаваемые от поколения к поколению, определяли характер религиозных верований и способы взаимоотношений между верующими). На базе информационного подхода возможно и проведение различий между этносом и нацией. Если для этноса основной является вертикальная инфосвязь, то применительно к нации в роли доминанты выступает горизонтальная (см. далее: Коган В.З. Человек в потоке информации. Новосибирск, 1981. С. 99).

76 Ибо когда культура встает в состояние «мобилизационной готовности», вовлекается в конфликт типа «лицом к лицу», тогда в ней настойчиво начинают являть себя и аналоги «терапевтической игры», ирреального, сценического выражения различных синдромов и комплексов, всегда возникающих в тех социальных коллективах, которые чувствуют себя под угрозой оказаться на периферии магистральной линии мировой истории.

77 Это хорошо показал на примере одного из русских источников XVI в. («Степенной книги царского родословия») Д.С. Лихачев. «Этикет, – замечает он, – подчиняет себе все попытки описать внутренние переживания. Действующие лица ведут себя так, как им полагается в том или ином случае. «Самосмышление» повествователя никогда не выходит за границы дозволенного и рекомендованного тому высокопоставленному лицу, о котором он рассказывает. Во многих случаях автор от себя добавляет не только упоминания тех чувств, с которыми был совершен его героем тот или иной поступок, но и измышляет самые поступки, если они требовались понятиями XVI в. о приличии. Сарацины крестятся, и Владимир Святой «обильным дарованием удоволи», – совсем так, как это делали русские государи с татарами в XVI в. Философ возвращается от сарацин, и Владимир, митрополит, епископы и все люди философа «хвалами ублажаху и многу честь воздаху ему…» Все действующие люди Степенной книги строго разделены на положительных и отрицательных. Они никогда не смешиваются, и для того, чтобы это смешение не было возможно, они в изобилии снабжаются оценочными эпитетами. Положительные: «царскоименитый самодержец», «богомудренная Ольга», «благородный» великий князь. Отрицательные (напоминаю: все это мусульмане! – М.Б.): «безстудный» царь Мамай, «звероправный царь Темирь Аксак», «пронырливый и безбожный Тахтамыш, «поганый и лукавый» Едигей (Лихачев Д.С. Человек в литературе древней Руси. С. 100–101. Курсив мой. – М.Б.). Но уже в таком знаменитом памятнике XVI в., как «Казанская история», наблюдается «смешение литературного этикета», когда «формулы, описывающие действия врагов, применяются к русским, а формулы, предназначенные для русских, – к врагам… Русские и враги ведут себя одинаково, произносят одинаковые речи, одинаково описываются действия тех и других, их душевные переживания». Разрушается тем самым «примитивно морализующее отношение к объекту повествования…»; литература постепенно освобождается от средневекового дидактизма (Лихачев Д.С. Человек в литературе древней Руси. С. 98, 100). Вслед за Лихачевым Эдвард Кинен считает «Казанскую историю» переходом к рыцарскому роману, в котором действующие лица ведут себя независимо от того, к какому лагерю, стране или религии они принадлежат. Они восхваляются за рыцарские качества – за верность, благородство, храбрость – как таковые (Keenan Edward L. Coming to Grips with Kazanskaya Istoria. Some Observation on Old Answers and New Questions // The Annals of the Ukranian Academy of Arts and Sciences in the U.S. 1968. Vol. XI, № 1–2 (31–32). P. 176–182). И все же не стоит преувеличивать объем и скорость внедрения в позднесредневековую русскую (да и в тогдашнюю же западную) культуру трансконфессиональной, «равнообъективной», «подлинно рыцарской» морали. Для анализа базисных структур и глубинных процессов в литературных текстах, непосредственно касающихся межкультурного (в самом широком смысле) взаимодействия, мне кажется более целесообразным будет соединение двух подходов – нормативного и операционального – как возможных описаний концептуально различных, хотя на практике и взаимосвязанных, категорий «своих» и «чужих» героев, в совокупности составляющих элементы одной и той же структуры. Их и надо будет рассматривать под углом того, как им предписано функционировать и как они функционируют на самом деле. Несомненно, условия для инноваций (скажем, более осознанное и масштабное мышление «трансконфессональными», «эгалитирующими» категориями) возникают тогда, когда нормативный и операциональный аспекты приходят в состояние серьезного дисбаланса, – чего, однако, в «допетровской» русской культуре никогда в общем-то не было.