Марк Батунский - Россия и ислам. Том 2

186 Там же. С. 91.

187 «…Находить здесь хорошее может только персиянин, привыкший ко всему с младенчества; т. е. надо родиться, жить и умереть в Персии, чтобы она могла нравиться» (Там же. С. 182).

188 А вот жители Азербайджана «красивы, бодры, сильны и деятельны, не будучи подвержены той восточной лени, которою так славится Восток, благодаря своему всегда голубому небу и своему вечно ясному солнцу» (Там же. С. 59).

189 См. там же. С. 137; см. также с. 140.

190. Автор даже задает такой вопрос в связи с – говоря нынешними терминами – «усилением прогресса межкультурной коммуникации»: взятки в Персии «так обыкновенны, что считаются необходимостью, почти законом! Смотря на это, спрашиваешь себя: Восток ли обязан Европе этим злом, или обратно Европа Востоку? (Там же. С. 179).

191 Там же. С. 173.

192 Там же. С. 259.

193 Там же. С. 276.

194 Там же С. 277.

195 Там же.

196 А этим понятием широко пользовался в топ же первой половине минувшего века и Маркс. Осуждая колониализм, он тем не менее полагал, что стабильность традиционных образцов деятельности представляет собой препятствие на пути развития социального опыта, и потому видел в разрушении «традиционных» культур не просто зло, но и историческую необходимость. «Мы все же, – писал он, – не должны забывать, что эти (речь в данном случае шла об Индии. – М.Б.) идиллические сельские общины, сколь безобидными они бы ни казались, всегда были основой восточного деспотизма , что они ограничивали человеческий разум самыми узкими рамками, делая из него покорное орудие суеверия, накладывая на него рабские цепи традиционных правил, лишая его всякого величия, всякой исторической инициативы» (Маркс К. и Энгельс Ф. Т. 9. С. 135).

197 Она же – «Порядок». «Ровность» и т. п. Так, славянофил Киреевский хвалит романтика Баратынского за то, что его «муза, обняв всю жизнь поэтическим взором, льет ровный свет вдохновения на все ее минуты» и т. п. ( Киреевский И.В. T. II. С. 29).

198 Употребляя термин «свобода», я имею в виду лишь ее классически европейскую интерпретацию, поскольку в «традиционно русской модели мира» есть только понятие «воля». Оно же предполагает «экстенсивную идею, лишенную целенаправленности и конкретного оформления…». Напротив, «свобода» – «понятие интенсивное и предполагающее целенаправленное и хорошо оформленное самоуглубляющееся движение. Если волю ищут вовне, то свободу обретают внутри себя, через серию последовательных ограничений, повторных возвращений к своему Я – в том локусе, где свобода и необходимость лишь ипостаси друг друга…» ( Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М., 1983. С. 239–240).

199 В России уже с XVIII в. стал популярным термин «умственный», а в первой половине следующего столетия – «рационалист», «рационализм», в основном противопоставлявшиеся «сверхъестественному» (см.: Веселитский В.В. Развитие отвлеченной лексики в русском литературном языке первой трети XIX века. М., 1964. С. 36–37); «эмпиризм» (Там же. С. 37–38), «либерал» (Там же. С. 48) и, наконец, тесно сопрягаемое с ними, – слово «цивилизация». Последнее понималось как «смягчение нравов, просвещение, укрощение, облагонравливание» (Там же. С. 57). В конце XVIII – первых десятилетиях XIX в. употребительны были и иные средства, в разной степени совпадавшие по значению со словом «цивилизация». Ближе других по значению к нему было существительное «гражданственность», которое в дальнейшем постепенно вытесняется «более определенным по значению и более терминологическим существительным цивилизация» (Там же. С. 58).

20 °Cлово образованность выступало в различных сочетаниях и применительно к различным явлениям, не только к истории и развитию общества. Поэтому при обозначении понятий, соотносительных с существительным цивилизация, нередко требовалось наличие уточняющих определений: образованность – гражданская, нравственная, народная и т. п. Но в примечаниях к одной из статей в журнале «Маяк» за 1840 г. специально обращалось внимание на соотносительное употребление слов просвещение, образованность, гражданственность, воспитание. В частности, указывалось, что эти слова нередко употребляются как равнозначные, хотя значения их не совпадают. Например, слово гражданственность, которое автор примечаний соотносит с французским civilisation, «обнимает просвещение и образованность человека, живущего в обществе известной формы» (Там же. С. 58), – но исключительно европогенно-христианской, добавим мы.

201 И поскольку русской культуре в целом был чужд расизм, постольку во главу угла все же твердо ставилась идея о необходимости воздействовать на любое общество лишь «мирными», воспитывающими его членов (как элиту, так и массу) средствами просвещения. Еще с XVIII в. преобладал тезис о том, что «человек (притом любой – и европеец, и ориентал! – М.Б.) есть хамелеон, принимающий на себя цвет предметов, его окружающих. Общежитие вселяет в нас род своих мыслей и пробуждает нас называть добром то, что оно добром почитает» ( Радищев. А.Н. Полное собрание сочинений в 3 томах. М.-Л., 1938–1952. Т. 2. С. 59). Значит, «дикое» («азиатское» или «азиатоподобное») общество способно к нравственному и социальному перерождению и совершенствованию под воздействием «мудрой и добродетельной власти», даже если она инородного и иноверческого происхождения.

202 Пушкин А.С. Собрание сочинений в 6 томах. Т.5. М.-Л., 1969. С. 222–223, 323, 253.

203 Мшль Д.С. Система логики силлогистической и индуктивной. Пер. с англ. М., 1914. С. 766. Недаром поэтому Виссарион Белинский рекомендовал: «Если вы выезжаете в чужую землю с целью изучить ее нравы и обычаи, вы должны забыть на время, что вы гражданин своей земли, и сделаться совершенным космополитом» ( Белинский В.Г. Полное собрание сочинений в 13 томах. М., 1956. T. VII. С. 307).

204 Не только в народном, но и в дворянском сознании XVIII в. держалось еще средневековое представление о Западе как о погибельной, грешной земле. «На таком идеологическом фоне, – продолжают Лотман и Успенский, – особенно ярко выступали представления о Западе как царстве просвещения, источнике, откуда на Россию должен пролиться свет Разума. Если в средневековом сознании святые земли (Восток) были источником, откуда «искра благочестия доиде и до Российского царства» (Послания Ивана Грозного. М.-Л., 1951. С. 9), то XVIII век начался с демонстративного утверждения, что новый просветитель русской земли должен совершить паломничество на Запад – с «Великого посольства» Петра I. В дальнейшем поездка в Париж для русского дворянина XVIII в. приобретает характер своеобразного путешествия к святым местам» ( Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей. С. 33. См. также: Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // Труды по знаковым системам. II. Тарту, 1965; Лотман Ю.М., Успенский Б.А. К семиотической типологии русской культуры XVIII века// Художественная культура XVIII века. М., 1974). Но потому-то неверен тезис самих же только что процитированных авторов: «Запад в России (имеется в виду даже XVIII век! – М.Б.) воспринимался как « антихристианский » (Там же. С. 28. Курсив мой. – М.Б.). Даже если и не принимать всерьез отожествления «поездки в Париж» с «путешествием к святым местам», все равно в целом представление (уходящее своими корнями к самому начальному этапу христианизации Руси) о принадлежности (пусть и «неполной», во многом «ложной», скорее даже символической, а не существенной Запада (пусть и «еретического» Запада!) к христианству (а значит, в определенной степени и к «православному миру») не только не ослабевало, но, напротив, усиливалось, притом всего более в петровские и последующие времена. Это, в свою очередь, во многом определило и интенцию культурологических и политологических поисков – заставляя, в частности, решительней противопоставлять христианство с его «unity and diversity» «настоящему Антихристианству» в лице прежде всего ислама. Иное дело, что по мере секуляризации (=толерантизации) русской культуры путешествие «даже» в мусульманские земли теряло характер не просто экстраординарного, но и «грешного» действия. Более того: тексты о таких путешествиях по своей логико-повествовательной структуре, по онтологическому статусу содержащихся в них фактов, по тактике и стратегии поведения Автора, «коэффициенту искажения» и т. д. и. т. п. ничем не отличались от описаний и «поездок в Париж» или к иерусалимским святыням. Если подобного рода текст (т. е. о «путешествии на мусульманский Восток») был… высокоорганизованным, то и он становился «равноправным собеседником» (в диалоге между Автором и Читателем), обладающим высокой степенью автономности, «сложным устройством, хранящим многообразные коды, способным трансформировать получаемые сообщения и порождать новые, информационным генератором, обладающим чертами интеллектуальной личности» ( Лотман Ю.М. Семиотика культуры и понятие текста // Структура и семиотика художественного текста. Тарту, 1981. С. 6, 7).