Анатолий Манаков - Тринадцатый знак

- Я понимаю, господин министр, вы член кабинета. Единственное, что я хотел бы сказать: несколько минут назад президент попросил позвонить вам и передать, что ждет утром этот доклад. Сейчас он, наверное, уже спит, но если вы хотите, чтобы я его разбудил...

- Послушайте, я представлю этот проклятый доклад, но вы уверены, что его надо доставить к утру? Лучше бы к полудню.

- Господин министр (тут можно позволить себе назвать его по имени), уверен, мне удастся оттянуть до полудня. Если что, скажу, курьер уже скачет.

- Премного благодарен и не забуду вашей любезности...

Выдав такие звонки (и не только министрам), чувствуешь себя уже увереннее. Но нельзя успокаиваться мелкими победами, - гораздо труднее обойти своего же коллегу из аппарата: одни велят своим секретаршам говорить в их отсутствие по телефону, что они якобы у президента, пока не нарвутся на старшего по иерархии, который в этот момент действительно находится у президента. Надо быть агрессивным, но переигрывать опасно. Уволенный из аппарата не случайно с ностальгией вспоминает о добрых временах, когда он мог за казенный счет шикарно обедать, пользоваться лимузинами, летать на президентском "боинге" и видеть, с каким трепетом на него смотрят, узнав, что он работает в Белом доме...

У президента, как принято здесь считать, не бывает прихотей, он лишь дает указания для неукоснительного исполнения. Заседания кабинета министров нужны не для выработки решений с помощью коллективного обсуждения. Их назначение в том, чтобы дать понять одному лицу: его решение - самое гениальное из всех возможных, а мнение - единственно стоящее на подобном заседании. Казалось бы, члены кабинета составляют созвездие ярких волевых личностей и обсуждение ими важнейших государственных проблем должно выливаться в содержательную дискуссию, но в действительности заседания правительства скучны и однообразны; мнения на них, если и высказываются, то очень тонко и дозировано, дабы создать впечатление их объективности. У членов правительства всегда, естественно, есть собственные соображения, их статус вселяет в них большую уверенность, чем помощнику президента, однако для игры во власть это может не иметь существенного значения. Так было всегда, независимо от того, чьи семейные реликвии расставлены на рабочем столе Овального кабинета.

Начальник аппарата Белого дома, офис которого расположен в тридцати шагах, если идти по золотой ковровой дорожке, ведущей к дверям президента, решает, кого и когда пускать в кабинет, присутствует практически на всех встречах главы государства с официальными лицами: он - его "альтер эго" (второе "я") - главный страж у президентских ворот. Начальник аппарата должен не просто быть лично предан президенту, но обязан считать, что судьба свела его с величайшим государственным деятелем, которому нельзя говорить ничего из того, что тот не желает слышать, освобождать от мелочных перегрузок и давать время на размышления в одиночестве.

В период правления Ричарда Никсона начальником президентского аппарата поначалу служил Боб Холдеман. Его называли "тевтонцем" и не только по происхождению, вкладывая в это слово целую палитру значений. Мажордом Белого дома никогда не улыбался, стригся "под ежик" и готов был всегда оставаться вне объективов телекамер, полностью отдавая себя на служение боссу и не вспоминая о личной жизни. Слабо разбираясь в политических проблемах, он обладал дьявольскими организаторскими способностями и с лихвой компенсировал нежелание президента самому разносить в пух и прах неугодивших подчиненных. Вокруг Овального кабинета Холдеман воздвиг невидимую стену, огородив своего хозяина от всех, кто не заслуживал его высочайшего внимания, и постепенно стал брать на себя смелость приостанавливать исполнение указаний, которые ему лично были не по душе.

О "немце", державшем в тисках всех сотрудников аппарата Белого дома, ходили легенды, а одно лишь его появление наводило на них безмерный ужас. "Каждому президенту нужен свой сукин сын, - шутил Холдеман без тени улыбки. - Именно таковым я и являюсь для Никсона". Однако, несмотря на собачью привязанность мажордома, оказавшийся в пиковой ситуации президент вынужден был сделать "гамбит" и отправить того в отставку под давлением расследователей "уотергейтского дела". Пост номер один в особняке перешел к генералу Хейгу.

Военную академию в Вест-Пойнте Хейг закончил весьма посредственно, да и поступил в это заведение лишь со второй попытки. Поначалу военная карьера сулила ему будущее заурядного штабиста, но сделала резкий взлет после его женитьбы на дочери генерала. И хотя он шутил, что "лучшие люди в армии полковники, которые никогда не станут генералами", мечтал о звездах на своих погонах, и звездах крупных. Когда же его прикомандировали от Пентагона к аппарату Совета национальной безопасности, возглавляемому Генри Киссинджером, перспектива получить их стала значительно реальнее.

В Белом доме полковник работал по четырнадцать часов в сутки, приходя на службу раньше Киссинджера и покидая службу позже него. "Великий обработчик документов" был незаменим и, казалось, не опасен. Обратив на себя внимание коллег своим открытым характером и ненавязчивостью, полковник любил соленые шутки, умел выпить, не теряя головы. Сам себя считал реалистом и не верил в искренность сентиментальных политических жестов, начальству же доставлял удовольствие думать о нем как о простачке. С Киссинджером никогда не спорил, преклоняясь перед его авторитетом в международных делах и предпочитая не высовываться, если не просят.

Со временем, однако, помощник-администратор так много узнал о своем шефе, его планах и уязвимых местах, что мог уже более уверенно высказываться при нем не только по протокольным вопросам. Влияние Хейга возрастало, но Киссинджер как бы этого не замечал. Полковник же, ставший уже генералом, хранил хладно-кровие, даже когда Киссинджер позволил себе однажды оскорбительно отозваться о военных, обзывая их "тупыми животными", или ехидничал при посторонних по поводу того, что Америка, мол, нуждается в генералах, способных выиграть сражение, а не таких, как Хейг, который готов разве что сделать блестящий доклад. В другом случае, опять же прилюдно, шеф смахнул невидимую пыль со звезды на погоне своего помощника и пообещал вторую, если тот будет пай-мальчиком. В ответ на эту, совсем уж вышедшую из ряда приличных вольность Хейг попытался поправить галстук без помощи рук.

Обиды сносятся, но не забываются. Среди сотрудников аппарата СНБ генерал стал "первым среди равных" и потихоньку начал делать гадости своему шефу, допуская по его адресу весьма двусмысленные намеки. Но прежде заключил негласный союз с Холдеманом и излагал тому небольшими порциями новеллы о любовных эскападах Киссинджера. Впрочем, это не мешало генералу передавать и Киссинджеру разные слухи о Холдемане. Дьявольски изощренная игра преследовала дальний расчет - выставить себя в самом выгодном свете перед президентом и, удерживаясь на плаву, приближать стратегическую цель. Хозяин Белого дома невольно начал приглядываться в Хейгу, почувствовав в нем не только аса высшего пилотажа, умеющего разобраться в огромном потоке правительственных документов. А вскоре во время своих ночных блужданий по коридорам особняка даже захаживал к генералу на огонек, чтобы поболтать или попросить напрямую какой-нибудь документ. Постепенно между ними устанавливался канал общения, пока еще не слишком доверительный, но свой собственный, о котором Киссинджер мог только догадываться.