Александра Ленель-Лавастин - Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран

Эти идентификационные игры еще осложняются чувством сродства с евреями, чувством и в данном случае исключительно двусмысленным, которое неудовлетворенный своим «румынизмом» Чоран, по-видимому, ощущал через синдром ненависти к себе. Это видно уже в 30-е годы: в 17 лет он открывает для себя Отто Вейнингера, который его просто зачаровывает. В 1968 г. Чоран пишет: «Меня обольщало то обстоятельство, что, будучи сам евреем, он ненавидел свою «расу», — точно так же, как я, румын, испытывал ужас от своей национальной принадлежности» [929] Ibid. P. 764. Что касается Вейнингера, следует обратиться к предисловию Роллана Жаккара к книге данного автора «Пол и характер» ( Weininger O. Sexe et caractère. Lausanne, 1975. P. 7-13). . Здесь, можно сказать, мы сталкиваемся с юдофобией в ее крайней форме: Чоран в конечном итоге приближается к евреям там, где они как раз воспринимают себя как объект ненависти, занимаются самоунижением и патологическим самоуничижением путем интериоризации окружающего их антисемитизма. Это и крайняя форма двусмысленности: очерняя таким образом Румынию, Чоран тем самым, несомненно, налагает на себя кару [930] Так, в черновике письма, датированного 10 мая 1957 г., адресат которого неизвестен, обнаруживаем следующую фразу: «Вам известно, что Румыния всегда была моей навязчивой идеей; если бы было по-другому, разве я очернял бы ее с такой яростью и с такой грустью? Пути любви разнообразны; я выбрал любовь карающую; но, карая свое происхождение, я наказываю сам себя». Bibliothèque littéraire Jacques Doucet, Fonds Cioran (неаттрибутированная переписка). ; однако, соприкасаясь с евреями, совершающими нечто подобное, он аннулирует значение своего действа.

При всех этих переменах совершенно очевидно: еврейский народ постоянно возникает как народ ненависти. В «Искушении существованием» Чоран объясняет их практический отказ от стремления добиться хорошего отношения к себе от остального человечества, к которому они сохраняют всего лишь некоторое уважение. Он признает их правоту и считает данное обстоятельство положительным. Однако и здесь присутствует все та же мысль, которую он не в силах преодолеть: мысль о превосходстве, об избранности, о наглости евреев. В области, не имеющей отношения к литературе, ту же мысль демонстрирует его повседневное общение с его переводчицей. Например, 11 ноября 1984 г. Санда Столоян записывает: «В тот вечер мы много говорили о еврейских историях». Чоран рассказал ей, что одна из его «богатых невротических» приятельниц ему поведала, будто «для них, евреев, не имеет ровно никакого значения, что говорят или думают гои (иноверцы, неевреи) и т. п.» Значительная часть вечера ушла на то, что мы подшучивали над евреями, восхищаясь их гениальностью, и Чоран заключил: «Мы похожи на слуг, злословящих о своих хозяевах!» [931] Stolojan S. Au balcon de l’exil roumain... P. 212. Та же мысль встречается в тексте, датированном 1956 г.: «Еврей, — пишет Чоран, — это мы сами за пределами самих себя» [932] Cioran E. Un peuple de solitaires. P. 71. . Но если евреи — «хозяева», если они по своей природе одновременно «и лучше и хуже нас», как могут они вызывать иные чувства, кроме желания их уничтожить? Стоит ли удивляться, что тот, кто делает евреев эталоном собственной идентичности, а себя, следовательно, «рабом», время от времени поднимает голову? В рамках подобной логики и сам философ, устав отвергать незначительную драму румынства в сравнении с великой драмой еврейства, порой восстает и в этом восстании топит все свои угрызения совести. Отголоски такого мятежа звучат в крике Чорана: перечислив все неудачи, несчастья, безумства и трагедии своего «фривольного» народа, он восклицает с высоко поднятой головой: «Быть румыном — проклятие, которым стоит гордиться» [933] Cioran E. Desi am parasit România. Рукопись текста на румынском языке, на отдельном листке // Bibliothèque Jacques Doucet, Fonds Cioran, CRN, ms. 734. .

Филосемитизм Ионеско, который он открыто демонстрировал в течение всего своего французского периода, очень далек от двусмысленностей и абстракций позиции Чорана. Отношение Ионеско к евреям проявлялось, в частности, в глубокой привязанности к Израилю, который он неоднократно посещал — в 1963, 1965, 1967 гг. Особенно отчетливо это отношение выразилось в настроениях Ионеско в момент Шестидневной войны (1967). Драматург неоднократно высказывался на эту тему в прессе, подписывал воззвания и заявлял о недопустимости позиции Египта; выступал в поддержку еврейского государства, существованию которого возникла угроза, противопоставлял героизм и благородство израильтян «пропитанному ненавистью панарабизму» [934] Ionesco E. Présent passé, passé présent. P. 93 (фрагменты из дневника за 1967 г.). . Эта война, как он сам отмечал в своем дневнике, взволновала его до такой степени, что в течение 3—4 недель мешала его обычным литературным занятиям. Он не только считал, что под личиной антисионизма в мире возрождается антисемитизм, но и сурово осуждал некоторых «французских евреев, интеллектуалов, испорченных левизной», которые пишут во французские газеты, что «само присутствие евреев в Палестине явилось агрессией по отношению к арабам». Эти предатели «воспринимают убеждения арабов, но не заслужат от них никакой благодарности», — заявлял драматург [935] Ibid. P. 69. . Здесь следует особо отметить: Ионеско мотивировал свою позицию своей принадлежностью не к евреям, а именно к христианам. Но почему же он выступал сторонником Израиля? «Потому, может быть, что я получил христианское образование и воспитание, а христианство, в конце концов, — это такая секта иудаизма». Кроме того, по мнению автора «Настоящего прошедшего», Израиль имеет право на существование, а земля должна принадлежать тем, под чьими руками она расцветает. «Короче говоря, — заключал он, — я в конечном итоге стал на сторону этого народа, даже если он всего лишь чуть-чуть менее плох, чем другие» [936] Ibid. P. 88. . Мы не обнаружим никаких упоминаний о его еврейском происхождении и в 1973 г., когда он станет лауреатом израильской премии «За вклад в свободу индивидуума в обществе», которую он ставит выше Нобелевской, уточняя, что нигде больше в мире таких премий не существует. «В какой иной стране меня поощрили бы за вклад в развитие такой «морально устаревшей» категории, как «свобода»?» [937] Ionesco E. Antidotes. P. 47.

Ионеско постоянно обращался к теме судьбы еврейского народа, в частности к Катастрофе. Упоминания об этом встречаются в разных его произведениях и постоянно сопровождаются размышлениями о политическом безумии и об истоках ненависти. Упомянем в этой связи «Непогребенных мертвецов», «Макбет» (1972), а также его последнее произведение — либретто оперы, написанное в Римини в 1988 г. Действие разворачивается в нацистском лагере уничтожения. И в этом случае обнаруживается та самая позиция «извне», которую избрал Ионеско в отношении своего еврейского происхождения: сюжет оперы — жертва францисканского монаха, который в августе 1941 г. пошел на смерть в Освенциме, заменив собой отца семейства. Название опере дало имя францисканца — Максимилиан Кольбе. Это был тот самый М. Кольбе, канонизация которого Ватиканом в начале 1980-х годов вызвала всеобщее возмущение: причисление к лику святых сопровождалось обнародованием ярых антисемитских высказываний патера в довоенные годы. Ионеско явно не придал этому значения. Может быть, по той причине, что патер Кольбе был не единственным человеком, который до войны был антисемитом, а во время войны повел себя достойно; а может быть, и потому, что, вторгаясь в подобные сложности, и сам Ионеско должен был бы ворошить противоречия своего отношения к политическому прошлому своих румынских друзей. Но ведь он давным-давно решил с этим покончить.