Лоуренс Бергрин - Марко Поло. От Венеции до Ксанаду

Марко проявил неожиданный талант: он вызывал в воображении читателя или слушателя далекие неизведанные миры, представляя их и удивительными, и понятными. Хубилай был его первым редактором, первым и самым важным слушателем и в конечном счете самой увлекательной темой его повествования. Марко, описывая их диалоги, между прочим открывает и собственное удивление перед открывшимся в нем даром повествователя. «Вернувшись, он предстал перед великим ханом и сообщил ему о делах, по которым был послан и которые исполнил весьма хорошо, и рассказывал обо всем новом и обо всем, что видел в пути, так хорошо и умно, как ни один из тех, кого посылали прежде, так что великий хан и его бароны были весьма довольны, и все, кто его слышал, много тому дивились и хвалили его разум и достоинства».

Уверовав в собственные небывалые таланты, Марко не жалеет похвал в свой адрес. «Благородный юноша, казалось, обладает скорее божественной, нежели человеческой силой постижения», — бахвалится он. Весь монгольский двор «ничему так не дивился, как мудрости этого благородного юноши, и они говорили между собой: ‘‘Если этот юноша проживет долго, он непременно станет человеком великого ума и великой доблести»». Он со вздохом вспоминает: «Со времени того поручения его почитали не как юношу, а как человека зрелого, и с тех пор того юношу называли при дворе мастер Марко Поло, и так мы будем звать его впредь, хотя его добродетель и мудрость заслуживают куда более достойных имен, чем мастер Марко. И это действительно вполне справедливо, потому что он был умен и опытен».

Вассалов Хубилай-хана Марко раздражал. Для них он был безвестным чужаком, невесть как добившимся расположения владыки. Марко сознавал, какую ревность возбуждал среди придворных. Хубилай-хан — то ли признает, то ли привирает он — «держал его в такой близости к себе, что многие другие бароны были в большой досаде».

Следуя примеру отца и дяди, Марко почитал языческого правителя, чья мощь легко затмевала всех владык христианского мира; в то же время он невольно чувствовал, что венецианцам есть чему поучиться у монголов. С этой целью он наполняет свой рассказ поучительными образцами управления этой отдаленной державой. Общественные установления и система монголов представлялась Марко изобретательным решением вопроса о наилучшем использовании скудных ресурсов для управления империей. Монголы, как и венецианцы, правили обширной империей из маленькой замкнутой базы — окруженного лагуной города в одном случае, замкнутого в кольцо стен Камбулака — в другом. Марко осознавал поразительное сходство между венецианцами с их торговым флотом и монголами с их стадами и табунами. Венецианцы, бороздившие моря, были такими же кочевниками, как и степные монгольские племена.

Будучи наследником Чингисхана, Хубилай-хан продолжал его дело «покорения вселенной», начав с области духа. «Он соблюдает главные праздники так же, как сарацины, иудеи и идолопоклонники, — объясняет Марко. — Будучи спрошен о причинах, Хубилай-хан сказал: ‘‘Есть четыре пророка, которых все почитают и перед которыми преклоняются. Христиане называют своим богом Иисуса Христа, сарацины — Мухаммеда, евреи — Моисея, идолопоклонники — Сагамони Буркана (Будду), первое божество, которого представили как идола. Я чту их и поклоняюсь всем четырем»».

Разумеется, между четырьмя верами, перечисленными Хубилай-ханом, имелись коренные различия, и кое в чем их доктрины не только несравнимы, но даже несовместимы. Исламская вера сарацин была строго монотеистической, в то время как монголы исповедовали шаманистскую теологию с идеей многих богов и религиозной терпимости. За этими теологическими расхождениями лежал непреодолимый культурный барьер. Мусульмане, захлестнувшие Азию, были в основном урбанистической культурой, пускали корни в городах и преуспевали в коммерции. Монголы ненавидели города и уничтожали их на своем пути. Даже в своей столице, Каракоруме, монголы жили вне стен города, в открытой степи, предоставляя тесниться внутри китайцам, европейцам и мусульманам.

Хубилай-хан начал с того, что признал различия, чтобы затем стереть их. Хотя самому хану был ближе буддизм, процветавший крутом и быстро распространявшийся, он ловко убедил Марко, что всем религиям предпочитает христианство. «Великий хан показал, что считает христианскую веру самой истинной и наилучшей, — настаивает Марко, — потому, говорит он, что в ней все добро и свято».

Отец и дядя Марко, не забывая о своей роли «папских послов», часто задавали Хубилай-хану вопрос: если он предпочитает христианство, почему не отвергнет другие веры и не объявит себя христианином?

«Как вы хотите, чтобы я сделался христианином?» — возражал хан. В его глазах христианство было всего лишь одной из многих, далеко не самой могущественной, религией в его владениях. «Вы видите, что христиане в этих краях невежественны, ничего не делают и не имеют власти, — говорил Хубилай, — и вы видите, что эти идолопоклонники делают все, что захотят, и, когда я сижу за столом, чаши, что стояли посреди зала, подлетают ко мне, полные вина или напитка… хотя никто их не касается, и я пью из них. Они направляют бурю в любую сторону, по своему желанию, и вы знаете, что их идолы говорят и предсказывают им все, что они пожелают». В сравнении с этими чудесами шаманистской религии христианство, с его идеей воздаяния и вознаграждения лишь после смерти, давало слабую духовную опору. «Если бы я обратился в христианство, — сказал Хубилай-хан, — тогда мои бароны и другие люди, не преданные вере Христа, сказали бы мне: «Какие у тебя причины принять крещение и держаться веры Христа? Какие благодеяния и чудеса ты видел от Него?» А эти идолопоклонники говорят, что то, что они делают, делается святостью и добродетелью их идолов. Тогда я не знал бы, что ответить им, и это было бы большой ошибкой между ними и этими идолопоклонниками, которые своей наукой и искусством легко могли бы причинить мне смерть». Он не верил, что вера в Христа спасла бы его от яда или злых чар колдунов и шаманов.

Если принятие христианства угрожало ослабить его власть над монгольской империей, то награды военачальникам, или «баронам», верой и правдой служившим ему, только укрепляли эту власть. Хубилай-хан поддерживал их верность весьма щедрым вознаграждением. Бароны и вожди, защищавшие Хубилая на поле битвы, получали «великие дары золотом и чистым серебром, сосуды и много прекрасных каменьев, и особые таблички, дающие власть». Согласно монгольскому обычаю Хубилай-хан раздавал эти таблички в строгом иерархическом порядке. Те, кто командовал сотней воинов, получали серебряные таблички, те, кто командовал тысячей, получали таблички из золота, «а те, кто командовал десятью тысячами, получали золотые таблички с львиной головой». Этих редких счастливцев осыпали, кроме того, наградами: жемчугом, драгоценными камнями и лошадьми. «Он давал каждому из них столько, что это было чудо, — рассказывает Марко, — потому что они воистину этого заслуживали, ибо ни один человек не делал из любви к своему владыке того, что они совершали с оружием на поле битвы». А те, кто командовал сотней тысяч, получали золотые таблички с выгравированными львами, соколами, солнцем и луной.