Александр Окороков - Мемуары власовцев

Наши русские из «Синей дивизии» получили разрешение жениться на русских, и трое привезли жён. Раз мы собрались на вокзале провожать капитана Кривошею с молодой женой, уезжавших в Испанию, и выпили на прощанье, нас было семь человек, бутылку испанского коньяка и бутылку немецкого шнапса — дня три потом голова болела. Из какой дряни делают немцы свой шнапс?..

К Рождеству нас отправили в Кёнигсберг, представительство немецкое при «Синей дивизии» получило также назначение в Кёнигсберг. Поезд шёл в 3.30 утра. Рождество мы встретили в Гофе с немецкйми переводчиками испанского языка, они жили в Испании до войны и прекрасно говорили по-испански. Рождество было очень грустное: достали немного шнапсу и немного конфеток, пели песни: мы — русские, а немцы «Хеплиге нахт, штилле нахт».

На дорогу нам выдали сухой паёк. В Кёнигсберге мы устроились в военном общежитии «Содцатенгайм», в отдельной комнате. Ездили обедать за город, с офицерами мы не могли обедать, так как мы не имели военного обмундирования, ходили в штатском, а обедали с сёстрами милосердия, которые, по немецкому уставу, обедают не с офицерами, а с сержантами. Ездили туда обедать трамваем, который с математической точностью проходил каждые 35 минут. Сели мы как-то в трамвай, расположились на задней площадке. К нам подошла молодая немка-кондукторша и говорит — почему вы не садитесь? Мы ответили, что нам ехать недалеко, при этом и сидячих мест нет. Она согнала с сидений мальчиков, нас усадила и сказала: «Наша система воспитания — уважение к старшим». Поблагодарили милую девушку. В военном общежитии, где мы помещались, мне пришлось наблюдать следующую картину: во двор, покрытый снегом, вышли школьники на урок гимнастики, и с ними учитель — видно, старый унтер или фельдфебель, с усами а ля Вильгельм; школьники бросали друг в друга снежки, и один закатил в учителя, тот рассвирепел и, приказав привести к нему шалуна, дал ему несколько раз по морде — это прекрасная система воспитания.

Обедали мы с сёстрами милосердия и получали даже красное вино. На ужин нам выдавали сухой паёк — масло или маргарин, сыр и колбасу. Мы жиры отдавали на кухню и нам готовили на них жареный картофель, без всяких хлопот.

Юренинский поехал в лагерь, где формировались русские части, имел свидание с генералом немецким, ведающим формированием и хорошо говорившим по-русски. Но и эта наша попытка поступить в русские части провалилась. В лагере были учреждения РОА, Юренинскому это всё показывали. Немецкие офицеры к нам относились прекрасно, как и старые солдаты, участники прошлой войны, когда мы были противниками, — четыре месяца мы пробыли в Германии и сохранили наилучшие воспоминания о немецких офицерах.

Как-то раз мы возвратились с обеда и нашли наши вещи в другой комнате — в наше отсутствие нас переселили, а в нашу комнату поселили делегацию офицеров РОА: два полковника, один подполковник и несколько молодых офицеров, все в золотых погонах. Посетили их, все нам представились. Расселись с ними, мне попался какой-то подполковник, тюха-матюха, разговор с ним не клеился. Он меня спросил: «А кто у вас имеется?» Я ему ответил, что есть генерал Краснов, генерал Миллер и ещё другие — перечислил. Видно, этот подполковник был мало интеллигентным. Юренинский свёл знакомство с полковником, бывшим начальником советской дивизии — это был настоящий офицер, игравший большую роль в формировании русских частей. Потом, по отъезде в Испанию, Юренинский с ним переписывался. Молодые офицеры при встрече с нами тянулись и вежливо приветствовали, как старых русских офицеров.

Кёнигсберг зимой не представляет ничего интересного — климат приморский, гнилой, это город Канта и прусского милитаризма. Пошёл я как-то в центр, дошёл до мрачного замка, вошёл внутрь и возвратился — по-немецки я плохо изъяснялся, ещё могли принять за шпиона. Что нас поражало — в столовой общежития дежурили дамы общества, одна другой красивее — вероятно, с примесью славянской крови (ведь пруссы — это славянское онемеченное племя).

Стали готовиться к отъезду «домой», в Испанию. Испанский консул в Кёнигсберге (немец) наложил печати на наши испанские паспорта, немецкое командование выдало нам билеты 1-го класса до Берлина, через Париж и далее на Ирун, и удостоверение, что такие-то итальянские офицеры отправляются «на полуостров», и просят всех оказывать им возможное содействие. Выдали на дорогу много продуктов: по две бутылки французского вина, большие жестянки рыбных консервов, хлеб, сыр и по несколько пачек испанских папирос — такой дряни я никогда в Испании не курил.

Сели в поезд в Кёнигсберге и ехали со всеми удобствами, даже в поезде получали горячую пищу — у немцев это дело поставлено прекрасно. Вещей у нас было немного, часть сдали в багаж, потом с границы из Ируна агентство нам переслало их в Мадрид в полной сохранности. Ехали через Дармштадт и Лейпциг, поля зелёные. Утром прибыли в Берлин на Ангальтский вокзал. Ночью была бомбардировка авиации, здания ещё горели, везде дым. Пошли пешком, потом по подземной дороге на другой вокзал, откуда поезда идут на Париж. Тяжёлого багажа у нас было мало. Вошли в вагон подземной дороги — точнее, нашито влезли, а я не смог никак влезть и остался на платформе. Сел в следующий поезд, на следующей станции меня ждали наши, поехали дальше все вместе. После долгих расспросов и пересадок к вечеру мы добрались на станцию в 50-ти километрах от Берлина. Пока наш поезд на Париж формировался, мы наблюдали картину: на другой платформе немецкие солдаты грузили в вагоны беженцев и детей, вносили на руках, как няньки. Мы даже не поняли, чем вдруг объяснить такое немецкое милосердие к «низшей расе»?..

Вечером тронулись, утром проехали Страсбург с готическим собором с одной башней. По прибытии в Париж явились к немецкому коменданту станции (Восточный вокзал), получили документы и ордер на четыре комнаты в первоклассном отеле «Коммодор» на Больших бульварах на три дня. Я сразу же отправился искать нашего полкового адъютанта капитана Григуля, служившего в афганском посольстве смотрителем здания (его дочь потом вышла за афганского дипломата). Он, его жена и дочь жили в Обществе Галлиполийцев на рю Фезандери; поделился с ними продуктами, полученными от немцев на дорогу, меня они угощали обедами. Посетил однополчан Пелёхина и Сподина — у них свой гараж, битком набитый роликами чёрной бумаги для затемнения. Я Сподина на свой счёт 4 года учил в Руане в Химическом институте, мне он до сих пор должен 600 золотых долларов (15 тысяч тогдашних франков), и я их никогда не получил, хотя Сподин и стал дипломированным инженером-нефтяном. Я впоследствии получил его адрес в Сантьяго, в Чили, послал два заказных письма, но ответа не получил. А узнав, что он стал советским патриотом, я и вовсе махнул на него рукой…