Валерий Сойфер - Власть и наука

Возможно, этот -- психологический -- фактор влиял на то, что открытое противостояние ученых Лысенко продолжалось. Выходили в свет статьи о прогрессе мировой науки, о ДНК и генетическом коде, причем даже в центральных газетах (96). В журнале "Вопросы философии" появилась передовая статья "О разработке философских вопросов естествознания" (97), в которой среди примеров неправильного, как было сказано, -- "нигилистического отношения к науке" -- было названо то, "что выбрасывались за борт ценные достижения хромосомной теории развития" (98). В том же 1957 году после отчаянной борьбы -- сначала с Бошьяном и Жуковым-Вережниковым, а затем с Опариным, Студитским, Нуждиным и редакторами Большой Советской Энциклопедии -- профессору В.Я.Александрову удалось опубликовать в ней большую статью "Цитология", в которой излагались основы генетики (99).

Лысенко приходилось в это время выдерживать тяжкие удары то с одной, то с другой стороны. Даже мелкие неприятности больно жалили его непомерно разросшееся самолюбие. В конце 1957 года он, во время последней моей беседы с ним, хрипя и брызжа слюной, кричал, что как бы ни зажимали недруги слова правды, она прорвет себе выход. В эти дни все в Тимирязевской академии читали слова правды, которая прорвалась с другой стороны. В многотиражной газете "Тимирязевец" была напечатана большая статья о Н.И.Вавилове, незадолго до того реабилитированном, в которой рассказывалось о жизненном пути этого выдающегося ученого и о значении его трудов (100). Статья заканчивалась строками:

"Дальнейшее развитие работ, начатых Н.И.Вавиловым, и разработка поднятых им идей будут лучшим памятником этому выдающемуся советскому ученому" (101).

В центре газетной полосы был помещен большой портрет Николая Ивановича, а в уголке сбоку, на той же странице была дана маленькая врезка с узеньким клише, на котором и лиц-то было не разобрать, и под ним подпись о прошедшей 22 ноября в Академии лекции Лысенко для студентов, после которой его засняли с группой ребят. Приходилось сносить и такое: закопанный в землю и, казалось, навсегда опозоренный Н.И.Вавилов смотрел с газетного листа и удостаивался высоких похвал, а он -- еще и живой и здравствующий академик Лысенко уже сдвигался в уголок, а зловредные коллеги норовили вовсе "задвинуть" его за пределы даже скромных студенческих многотиражек.

В эти дни Лысенко использовал любую возможность, чтобы показаться на публике, выступить в любой аудитории. В конце 1957 года он и выходивший на первые роли среди его клевретов Н.И.Нуждин прочли лекции в Центральном лектории Политехнического музея в Москве. Главное, чему были посвящены лекции, -- желанию оспорить прогресс в изучении молекулярных основ наследственности и описанные выше выпады философского журнала (102). По первому пункту было заявлено, что разговоры о связи молекул ДНК с генами -- не более чем досужая выдумка:

"Отказавшись от гена в его классическом понимании как кусочка хромосомы8, представители моргановской генетики перешли на новые позиции, выдвигая в качестве гена молекулу ДНК" (103).

"Разве не выход из положения: гена нет и в то же самое время он есть и им является молекула ДНК... Крылья фантазии с легкостью отрывают людей от почвы, унося их в область беспочвенных спекуляций" (104).

Они также отвергали вывод, сделанный в редакционной статье "Вопросов философии":

"Правильнее будет брошенный редакцией "Вопросов философии" упрек в нигилизме переадресовать по назначению: в адрес формальной генетики, отказавшейся от своих представлений о гене и объяснившей эти представления "наивными" и "детскими". Мичуринцы правильно показали, что учение о гене, как не отражающее объективных закономерностей науки, не может сохраняться в науке" (105).

Насмехались они и над Энгельгардтом, выразившим надежду, что через пятьдесят лет, возможно, будет раскрыта тайна генетического кода (106).

На лекцию Лысенко в Политехническом музее собралось много слушателей. Мне посчастливилось достать билет, и с группой студентов и преподавателей из Тимирязевки мы приехали и с трудом нашли места в зале. Обстановка во время лекции была напряженной. Неожиданно раздался шум (пожалуй, не смех, но что-то на него похожее), когда Лысенко убежденно заявил, что и протекающие по сосудам растений соки, всасываемые из земли, несут наследственную информацию:

"Если говорить о носителе наследственности, то таковым при определенных обстоятельствах может стать любая часть, любое вещество живого тела, в том числе и обычные растительные соки, пластические вещества" (107).

Такое явное завирательство было встречено с недоверием, и Лысенко это почувствовал.

Наиболее разгоряченным он выглядел под конец лекции, когда заговорил о самом больном вопросе -- поддержке генетиков физиками и химиками. Теперь, когда критика лысенкоизма шла не только от биологов, но и от представителей физики, химии и математики, ему не оставалось ничего иного, как на ходу вносить в выступления новую струю. Говорить напрямую, что и слушать их нечего, он, поступая дипломатично, не стал, а начал новую игру: твердил, что физика и химия не имеют никакого определяющего влияния на познание биологических закономерностей, что есть особые -- биологические процессы и законы, не сводимые к более простым физическим и химическим законам и процессам:

"Жизнь, биологические явления не укладываются и не могут уложиться в химические и физические закономерности" (108).

"... биологические объекты -- микроорганизмы, растения и животные живут, питаются, развиваются в соответствии не с химическими, а биологическими закономерностями... Химические и физические законы в биологических явлениях -- те же, что и в неживой природе, но в биологических явлениях они подчинены биологическим закономерностям" (109).

Озабоченность Лысенко вторжением представителей точных наук в дискуссии по вопросам генетики была вполне понятна. Ему стало известно, что заведующий отделом науки ЦК партии В.А.Кириллин прислушивается к физикам, химикам и математикам, хотя и боится, естественно, Хрущева и открыто свою неприязнь к "мичуринцам" не выказывает, а, где может, противоположному лагерю благоволит. Более откровенную позицию занял Президент АН СССР А.Н.Несмеянов, часто выступавший с речами о необходимости развития исследований в области физики и химии живого.

Другой крупнейший химик и организатор науки Николай Николаевич Семенов, получивший в 1956 году Нобелевскую премию по химии за работу по разветвленным цепным реакциям, часто контактировал с академиком Кнунянцем, они, как принято говорить, были знакомы домами, часто виделись в неформальной обстановке, ходили друг к другу в гости, особенно во время пребывания на даче. Семенову импонировал генетик Рапопорт, смело вступивший в бой с лысенкоистами на сессии ВАСХНИЛ 1948 года. С 1957 года Семенов стал академиком-секретарем Отделения химических наук АН СССР и также стремился помочь развитию исследований в области химии и физики живого. В руководимом им Институте химической физики АН СССР был создан отдел во главе с Рапопортом, и теперь в стране появился еще один центр генетических исследований.