А. Крамер - Раскол русской Церкви в середине XVII в.

Но его властность и неумолимая строгость сделали его врагами многих новгородцев, в том числе бояр. Так, князь Хованский писал в Москву, прося сообщить их жалобу царю, что Никон «ему и боярам житья не дает. Они совсем пропали от Никоновой строгости»; цит. по [2, с. 143]. Василий Отяев, сопутствовавший Никону в Соловки, писал в Москву: «Лучше бы на Новой Земле за Сибирью <���…> пропасть, нежели с новгородским митрополитом»; цит. по [38, с. 30]. Так же складывались отношения Никона (нрав которого не менялся в течение всей его жизни) с его подчиненными — духовными и мiрскими — и впредь.

На Новгородской кафедре Никон показал себя убежденным охранителем своей паствы от влияния лютеранской шведской пропаганды. Так, «когда, стремясь избежать трений со шведами, русское правительство согласилось на выдачу перебежчиков, он <���Никон> категорически воспротивился этому и добился того, что русские выкупили их, уплатив шведам 190 000 золотых в покрытие убытков, сумму колоссальную по тому времени» [25, с. 166]. Нужно пояснить, что шведские перебежчики в огромном большинстве — это православные крестьяне западных районов нынешней Ленинградской области, не желавшие жить под властью лютеранской Швеции, которой эти земли достались после Смутного Времени, и перебежавшие, поэтому, на русскую территорию. И позднее, на кафедре патриаршей, Никон благословил войну со Швецией, убедительно мотивируя это необходимостью вернуть России недавно отнятое у иее православное население.

«Никон, как человек со светлым природным умом, начал говорить проповеди, которые с давних времен уже <���в России> не говорились» [113, с. 169]. (Не менее 50 проповедей составил по его поручению Епифаний Славинецкий). Он решительно упразднил в своей митрополии многогласие и так называемое «хомовое» пение (до наших дней сохраняемое старообрядцами-безпоповцами), и ввел единогласное пение «на речь», более внятное и доступное молящимся, и греческий и киевский (на три голоса, то есть на три певческие партии) роспевы. Киевское трехголосье было сенсацией для России и, в частности, для Москвы (привыкшей только к пению унисонному), куда Никон неоднократно, приезжая по вызову царя, привозил своих певчих. (В то время «каждый архиерей являлся в Москву с своим собственным протодиаконом и с своим хором певчих» [9, с. 349]).

Замечательно, что «боголюбцы» — тогда еще друзья новгородского митрополита — , в том числе и будущие вожди старообрядчества, не протестовали тогда против трехголосья и не осуждали его, следовательно, не усмотрели в нем чего-либо предосудительного. Вероятно, привезенные Никоном трехголосные песнопения не содержали, в отличие от более поздних, каких-либо искажений богослужебного текста, в том числе повторений слов во всех трех партиях (как, например: иже иже иже иже иже херувимы…и т. п.), то есть все три голоса пели одновременно «буква в букву» точно по тексту. Позднее они, как и все остальные старообрядческие писатели — полемисты, неоднократно в литературе всех жанров (и в том числе самого высокого — в челобитных на царское имя) упоминали среди всех «богопротивных Никоновых новин» и «искажение пения», имея, вероятно, в виду именно (хотя, возможно, и не только) трехголосье. Позднейшие старообрядцы всех согласий пели и поют только в унисон и, конечно, «буква в букву».

Никон стал, при сопротивлении патриарха Иосифа, поддержке Стефана Вонифатьева с его окружением и покровительстве царя, главным инициатором введения в феврале 1651 г. единогласного богослужения во всей России. Царь с гордостью показывал своего любимца иностранцам, например, Паисию патр. Иерусалимскому, который восхищался Никоном и хвалил его царю, как мудрого советника. В переписке с Никоном царь, являя незаурядные литературный талант и начитанность, именовал его так: «Избранный и крепкостоятельный пастырь, наставник душ и телес, возлюбленный любимец и содружебник, солнце, светящее во всей вселенной, особенный («собинный») друг душевный и телесный»; цит. по [2, с. 136]; или так: «о крепкий воине и страдальче царя небеснаго, о возлюбленный мой любимче и сослужебниче, святый владыко»; цит. по [1, с. 340] — мы не вправе видеть в этих словах коварный расчет и лицемерие; но тем более жестоко должен был Никон разочароваться через несколько лет, когда сентименты царя сменились на противоположные. Это могло случиться раньше или позже, но было неизбежно.

Никон — человек вообще удивительно цельный и искренний — искренно взаимно любил царя, что, конечно, не мешало ему рассчитывать использовать эту взаимную привязанность для осуществления своей доминирующей над всей его жизнью идеи — построения теократии. Он посоветовал царю перенести в Московский Успенский собор мощи трех святителей московских — исповедников, неправедно репрессированных предместниками царя — митрополита Филиппа II и патриархов Иова (из Старицы) и Ермогена (из Чудова монастыря). Это было сделано с соответствующей церемонией еще при патр. Иосифе и, конечно, понималось современниками как акт царского покаяния и торжество Церкви. «В этом случае последовали примеру <���византийского имп. V в.> Феодосия Младшего, пославшего такую же грамоту по случаю перенесения мощей Иоанна Златоустаго» [6, «Алексей Михайлович»]. Это предприятие соответствовало, конечно общему курсу Никона на централизацию русской Церкви и возвышение и усиление авторитета московского патриарха.

Замечательно содержание и конкретные выражения (вероятно, продиктованные царю самим Никоном) царской грамоты, которую Никон, посланный в Соловки за мощами митр. Филиппа, прочитал перед его гробом от лица царя: «<���…> Ничто столько не печалит души моей, пресвятый владыко, как то, что ты не находишься в нашем богохранимом царствующем граде Москве <���…>. Молю тебя, приди сюда и разреши согрешение прадеда нашего, царя и великаго князя Иоанна <���титул не выписан, что читалось, как сильный жест смирения>, совершенное против тебя неразсудно, завистию и несдержанною яростию. <���…> Преклоняю перед тобой сан мой царский за согрешившаго против тебя <���…> и преклоняю честь моего царства перед твоими честными мощами, повергаю на умоление тебя всю мою власть <���…>»; цит. по [2, с. 137].

Отмечу, что: 1) на деле царь Алексей Михайлович не был правнуком Ивана Грозного, а всего лишь правнучатым племянником его первой жены — Анастасии Романовны; эта тенденциозная неточность в официальных текстах в царствования первых Романовых встречается неоднократно; так они подчеркивали легитимность своей династии. 2) Взгляд царя Алексея Михайловича на поступки его «прадеда», внушенный, вероятно, Никоном, изменился впоследствии, после их ссоры и ссылки Никона, на противоположный. На соборе 1666–1667 гг., собранном для суда над Никоном, было зачитано его перехваченное письмо Дионисию патр. Константинопольскому, написанное из ссылки в феврале 1665 г. В нем, в частности, Никон писал, что митр. Филиппа «царь Иван…мучи неправедно». Эти слова ссыльного патриарха вызвали «резкую отповедь Алексея Михайловича: "Для чего он, Никон, такое бесчестие и укоризну блаженныя памяти великому государю и великому князю Ивану Васильевичу всеа Руси написал?"» [45, с. 30]. — Ярчайшая характеристика неверности царя Алексея Михайловича собственным взглядам, словам и обещаниям.