А. Крамер - Раскол русской Церкви в середине XVII в.

Царя Алексея Михайловича очень беспокоила возможность чьего-либо влияния на приближающихся патриархов, опасного для царских замыслов и целей. «Были приняты экстраординарные меры, чтобы восточные патриархи до личных переговоров с царем не имели контактов в России ни с кем, кроме доверенных людей самодержца. Они даже не должны были знать, зачем приглашены в Россию . Архиепископу Иосифу астраханскому <���…> царь послал инструкцию <���…:> "И будет они, патриархи, учнут тебя спрашивать, для каких дел к Москве им быть велено? — гласил наказ. — И ты б им говорил, что Астрахань от Москвы удалена и для каких дел указано им быть, про то ты не ведаешь". <���Царь требовал, чтобы архиепископ лгал патриархам в глаза, причем они, конечно, это знали;…> Архиепископ должен был проследить, чтобы сопровождающие патриархов мiрские и духовные лица с патриархами и их свитой ни о чем не говорили "и были во всем опасны" <���то есть осторожны. > Приставы из стрелецких командиров и подьячий <���…> должны были <���…> «смотреть и беречь накрепко, чтоб к патриархам ни от кого ни с какими письмами никто не подъезжал, также бы и от них, патриархов, ни к кому никаких писем в посылке не было». Дьякон Мелетий должен был с помощью агентуры, завербованной в свите патриархов, шпионить за Паисием и Макарием. <���…> Царская инструкция рекомендовала Мелетию подкупить племянника <���фактически, сына> Макария, архидьякона Павла, чтобы он следил за перепиской дяди <���фактически, отца> и при необходимости перехватывал письма, а также попытаться подкупить племянника патриарха Паисия. Жалование главным шпионам полагалось большее, чем лучшим военным разведчикам, — до 30 золотых! К тому времени, когда патриархи доехали почти до Владимiра, царь Алексей Михайлович еще более обеспокоился. <���…> К Паисию и Макарию был послан стрелецкий полковник А.С. Матвеев (доверенное лицо царя, будущий глава правительства). <���Видимо, царь не доверял Мелетию — собственному давнему агенту;…> При патриаршей службе в попутных соборах Матвееву полагалось допускать к благословению воевод, приказных и иных чинов знатных людей только в своем присутствии. <���…> Наблюдение за патриархами оказалось нелишним, хотя и не в том аспекте, который предполагал царь Алексей Михайлович. Паисий и Макарий с самого начала повели себя вольно, настолько вольно, что приняли в свою свиту ссыльных. <���…Царь требовал от дьякона Мелетия, чтобы патриархи> «с нами, великим государем, не ссорились, тех воров, Ивашку Лаврентьева и Ивашку Туркина с собою к Москве не возили.» Патриархи не только не выполнили пожелание государя, но кроме И. Лаврентьева и И.Туркина привезли с собой в Москву еще 20 человек, не числившихся в свите» [52, с. 211–214]. Эту вопиющую наглость (как и многие другие) московские власти тоже не заметили, и из-за нее с патриархами не «поссорились». Патриархи прибыли в Москву 2 ноября [47, с. 305].

Интересно, как царские приставы и подъячий должны были и могли «смотреть и беречь накрепко, чтоб к патриархам ни от кого ни с какими письмами никто не подъезжал, также бы и от них, патриархов, ни к кому никаких писем в посылке не было»? Обыскивать всех русских и греков, желающих поговорить с патриархами или даже просто получить патриаршее благословение? Изымать все найденные при обысках письма к патриархам? Это было бы хоть и очень «скандально», но все же можно; а вот как запретить или помешать самим патриархам писать, кому они хотят? Это было невозможно; следовательно оставалось обыскивать и их гонцов, и изымать у них патриаршие письма. И патриархи терпели это? Не знаю, что и ответить; возможно, терпели (ведь терпело же их беспримерную наглость московское правительство); при этом их письма царю наполнены выражениями любви и благодарности. Сколько лжи и неискренности во всем, что связано с «Никоновы-ми» реформами! Как могущественны деньги!

А почему, собственно, царь Алексей Михайлович так боялся патриаршей переписки? И переписка патриархов с кем его наиболее тревожила? Во первых, конечно, с экс-патриархом Никоном; во-вторых, вероятно, с Константинополем. Но некоторую, вероятно, тревогу могла внушать ему и возможность переписки с защитниками старых обрядов, которые могли попытаться открыть глаза патриархам и на бессмысленность богослужебной реформы, и на методы ее осуществления. Впрочем, такая попытка была бы заведомо безнадежной по взаимному незнанию патриархами и старообрядцами языков).

Однако с патриаршим авторитетом Макария и Паисия дело обстояло совсем не так, как было желательно московским властям, и даже самое их право участвовать в Московском соборе было весьма сомнительным. Возмущенный их намерением судить Никона, известного на Востоке как грекофила, Константинопольский патр. Парфений и созванный им собор добились у турецкого правительства смещения (канонически вполне правильного) их с их кафедр за оставление ими их паств без разрешения властей, и назначения на их места других иерархов. Таким образом, в Москве Паисий и Макарий были, фактически, подсудными (и, к тому же, бегущими от суда) экс-патриархами; их престолы были канонически правильно заняты другими лицами.

Я написал, что турецкие власти «правильно» сместили патриархов Паисия и Макария с их кафедр; это может показаться странным. Дело тут в том, что в империи Османов высшие духовные лица несуннитских исповеданий представляли перед правительством и гражданские интересы своей паствы и были, таким образом, в определенном смысле, государственными чиновниками и, поэтому, естественно, и утверждались в этом качестве государством на своих кафедрах. Христиане не избирали и не имели светских начальников и защитников; их интересы перед местными властями защищали их епископы, перед центральными — Константинопольский патриарх. Так что не санкционированный как турецкими властями, так и Константинопольским патриархом отъезд патриархов Паисия и Макария был: 1) явным пренебрежением духовными и гражданскими делами и интересами их паств — а это тысячи христиан; 2) важным государственным проступком; 3) проступком перед Константинопольским патриархом, которого они своим отъездом без его разрешения поставили в очень неудобное положение перед властями. Последствия своего путешествия они, конечно, предвидели (и, отчасти поэтому, не спешили возвращаться к своим паствам, принявшим иных архиереев), и эти последствия их, естественно, пугали, но царские деньги влекли сильнее — значит, их предвиделось очень много; в этом патриархи не ошиблись.

Кроме того: «Племянник константинопольскаго патриарха Афанасий <���…> утверждал, что он послан своим дядею и собором всех восточных епископов, для примирения Никона с царем» [89, с. 104]. «Афанасий Митрополит Иконийский и Каппадокийский прислан бысть в царствующий град Москву ко Благочестивому Царю от Вселенскаго Константинопольскаго Патриарха с писанием, поборствующим о Святейшем Патриархе Никоне» [43, с. 68]. Из этого, вероятно, «писания» царь знал о скандальном факте лишения патриархов Макария и Паисия их кафедр, но тщательно скрывал его; несмотря на это, он стал известен всем подсудимым на соборе и в том числе, что было царю особенно нежелательно, бывшему патр. Никону. Добиться восстановления патриархов на кафедрах (для чего пришлось уплатить турецкому правительству, чтобы оно удалило с Константинопольской кафедры неуступчивого патр. Парфения) царь смог только после окончания собора, псевдо-легализовав его решения, таким образом, только задним числом. В сущности, однако, эта псевдо-легализация не имела значения, так как во время заседаний собора его руководители и авторитеты Макарий и Паисий патриархами не были, и этот факт какие-бы то ни было и чьи-бы то ни было запоздавшие действия изменить не могли.