Руслан Скрынников - Россия накануне смутного времени

Исходя из исковой челобитной, московские судьи, казалось бы, должны были выяснить, в самом ли деле крестьяне сбежали «без отказу беспошлинно». Однако они обошли этот вопрос молчанием и предписали путем обыска установить на месте следующее: «Те крестьяне наперед того за… монастырем живали ли?», «Крестьяне без отпуску выбежали ли?»

Очевидно, истцы и судьи подходили к делу с разных позиций. Монастырь не знал никакого общего закона об отмене Юрьева дня и обосновал свое требование о возвращении крестьян прежде всего ссылкой на нарушение беглецами правил выхода по царскому Судебнику («отказ» и выплата пожилого). Московские же дьяки проявили полное безразличие к факту нарушения норм Судебника. Они как будто забыли саму терминологию старого Судебника («отказ», «пошлины») и решительно заменили ее новой («отпуск») — крепостнического характера. (С «отпуском» могли покинуть своего землевладельца и крепостные в XVII в.) Примечательно, что ни старцы в исковой челобитной, ни судьи в своем постановлении вовсе не упоминают о заповедных годах. В частности, судьи не требовали выяснить на месте, «выбежали ли» крестьяне в заповедном году.

Указная грамота на Двину была посвящена конкретному казусу — делу о двух беглых крестьянах — и заканчивалась судным решением по этому поводу. Но решение было дополнено особой статьей о свозе крестьян, формально не имевшей отношения к делу о бегстве крестьян [598] Вставка статьи о свозе крестьян в текст решения о беглых крестьянах свидетельствует об отсутствии четких юридических определений самих терминов «своз» и «бегство», что имеет немаловажное значение для понимания московской юриспруденции XVI в. . Вслед за предписанием о возвращении беглецов на монастырскую землю приказ оградил права монастыря на его крестьян такой формулой, обращенной к властям окрестных черносошных двинских волостей: «Да и вперед бы есте из Никольские вотчины крестьян в заповедные лета до нашего указу в наши в черные деревни не волозили, тем их Никольские вотчины не пустошили» [599] РИБ, т. 14, стлб. 137. .

В Двинской грамоте 1592 г. фигурируют те же самые заповедные годы, что и в деревских обысках 1588–1589 гг., и в Торопецкой грамоте 1590 г. Но в грамоте 1592 г появляется один существенно новый момент. Старые заповедные лета имели в виду возрождение и поддержание тягла, каким оно было зафиксировано в документах второй половины 80-х годов (писцовых книгах и т. д.). Судя по Двинской грамоте, правительство признало необходимым распространить действие заповедных лет на неопределенно длительное время — «до государева указу».

Из меры временной заповедные годы стали превращаться в 90-х годах в меру постоянную. Но как это ни удивительно, правосознание 90-х годов не только не усвоило выработанное приказной практикой 80-х годов понятие «заповедные годы», но и окончательно отбросило его. Двинская грамота 1592 г. — последний источник, упоминающий о заповедных летах. Источники последующего периода вовсе не знают этого термина. Как объяснить отмеченный факт? По-видимому, система временных мер по прикреплению крестьян к тяглу оказалась недостаточно гибкой. Прежде всего она перестала соответствовать той цели, для которой была создана. Эта цель сводилась к поддержанию фискальной системы. Многие крестьяне, вышедшие в заповедные годы, успели отсидеть льготы у новых землевладельцев и превратились в исправных налогоплательщиков. Вторично срывать их с тяглого надела и переселять на прежнее местожительство значило нанести ущерб регулярным податным поступлениям. Чем продолжительнее оказывались сроки заповедных лет, тем менее способен был приказной аппарат распутать непрерывно разраставшийся клубок помещичьих тяжб из-за тяглецов. На деле правительственные распоряжения не могли прекратить начавшееся в годы разорения передвижение сельского населения.

Землевладельцы пускались во все тяжкие, чтобы заполучить в свои пустующие деревни соседских крестьян. Не удивительно, что приказы были завалены исками о крестьянах. При тогдашней волоките тяжбы между помещиками тянулись по многу лет. Они не только порождали глубокий разлад в господствующих сословиях, но и грозили дезорганизовать бюрократический аппарат управления. Чтобы разом покончить с нараставшими трудностями, правительство царя Федора было вынуждено ограничить давность исков о крестьянах пятилетним сроком. Самая ранняя по времени ссылка на новое законодательство содержится в государевой грамоте за приписью А. Я. Щелкалова от 3 мая 1594 г., фигурирующей в судном деле по Обонежской пятине.

Названный источник чрезвычайно интересен сам по себе, так как позволяет наглядно представить приемы и формы издания важнейших постановлений по крестьянскому вопросу в правление Бориса Годунова.

В 1594 г. Новгородская съезжая изба разрешила тяжбу между помещиками А. Ф. Бухариным и П. Т. Арцыбашевым, использовав прецедент — решение московского судьи А. Я. Щелкалова по аналогичному делу между помещиками С. Зиновьевым и С. Молевановым. В деле А. Ф. Бухарина содержится следующая справка о решении А. Я. Щелкалова: «Будет в Степанове челобитье Зиновьева написано, что ищет крестьян Остратка Иванова с товарыщи на Степане на Молеванове за десять лет, и тем крестьянам велено жити за Степаном за Молевановым по-прежнему, а Степану Зиновьеву о тех крестьянах велено отказати, да и вперед бы всяким челобитчиком о крестьянском владенье и в вывозе давати суд и управу за пять лет, а старее пяти лет суда и управы в крестьянском вывозе и во владенье челобитчиком не давати и им отказывати по таким челобитьям» [600] Новгородские дела 90-х годов, с. 318. .

В. И. Корецкий усмотрел в приведенном отрывке ссылку на специальный указ царя Федора или по крайней мере на особую статью Уложения о крестьянах царя Федора, посвященную урочным годам. Однако сам факт ссылки в деле А. Ф. Бухарина на прецедент (решение по делу С. Зиновьева) показывает, что Новгородская съезжая изба не получила из Москвы «памяти» с изложением закона о пятилетнем сроке подачи челобитных. Формула указной грамоты А. Я. Щелкалова: «…да и вперед бы всяким челобитчиком… давати суд и управу…» — свидетельствует, что новая юридическая норма возникла в текущей судебной практике московских приказов из обобщения вполне конкретных прецедентов. Она, по-видимому, первоначально не была облечена в форму законодательного акта, прошедшего обязательное утверждение в Боярской думе.

Время издания первого распоряжения об урочных годах можно установить лишь предположительно. Новгородская съезжая изба, ежегодно разбиравшая множество тяжб из-за крестьян на основании московских указных грамот, впервые узнала о нем из грамоты от 3 мая 1594 г., на которую была вынуждена ссылаться в последующих своих решениях по аналогичным делам. Можно полагать, что разъяснения насчет нового закона были получены в Новгороде вскоре после издания самого закона.