Максим Марголин - Холокост в Латвии. «Убить всех евреев!»

После Нового года ударил мороз. В кино стали крутить «трофейные» фильмы — американские «Серенада Солнечной долины», «Леди Гамильтон» и «Сестру его дворецкого».

А в Доме офицеров, бывшем Доме Латышского общества, 26 января начался большой суд.

Судили Фридриха Еккельна, обергруппенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции, начальника сил безопасности и полиции Остланда, генерал-лейтенанта Зигфрида Руффа, военного коменданта Риги и крепости Вентспилс, генерал-лейтенанта барона Альбрехта Дижона фон Монтетона, командира 391-й охранной дивизии, коменданта крепости Лиепая, генерал-лейтенанта Вольфганга фон Дитфурта, командира 403-й охранной дивизии, генерал-майора Фридриха Вертера, начальника строительства обороны в районе Риги и Рижского взморья, генерал-майора Бруно Павеля, одно время исполнявшего должность начальника Управления лагерей военнопленных в Прибалтике, генерал-майора Ганса Кюппера, коменданта полевой комендатуры № 818 в Двинске, Лиелварде, Мадлиене, Салдусе и Кулдиге, а также штандартенфюрера СА Александра Беккинга, который был гебитскомиссаром уездов Таллин, Валка, Выру и Печоры.

Процесс готовился с начала осени, материалы дела составляли 20 больших томов.

Суд был открытым и длился неделю.

Это был мощный, громкий, широко освещавшийся в советской печати процесс, такой, с позволения сказать, рижский Нюрнберг. Вместе с сидящими на скамье подсудимых шестью генералами (дело генерала Дитфурта было вынесено в отдельное производство, как явствует из протокола суда, по состоянию здоровья подсудимого) и одним штандартенфюрером СА по делу проходило много высших немецких военных (генерал-полковник Линдеман и Модель, фельдмаршалы Шернер и Кюхлер, генерал-фельдмаршал фон Клюге и другие), которые в разное время командовали немецкими армиями и дивизиями на территории оккупированной Прибалтики. Кроме генералитета в деле фигурировали и высшие немецкие администраторы в прибалтийских республиках: рейхскомиссары Лозе и Кох, генеральные комиссары Дрекслер, Рентельн и Линтцман. Правда, никто из перечисленных лиц не составил компанию подсудимым — кто-то благополучно сдался союзникам, кто-то скрылся от правосудия бесследно.

Таким образом, зимний процесс 1946 года имел исключительное значение — на нем была предпринята попытка осудить не отдельных исполнителей, но в их лице, в лице высших гитлеровских военных и гражданских чиновников, сам нацизм, как преступную систему, проводниками которой, сидящими на скамье подсудимых теперь, была совершена масса преступлений на территории прибалтийских республик.

На скамье подсудимых в Риге сидели люди, совсем недавно наделенные неограниченной властью, хозяева жизни и смерти сотен тысяч человек. Внешние атрибуты их власти были ослепительны, красивы и страшны. Длинные черные «хорьхи», роскошные мундиры с золотым шитьем, украшенные крестами и черепами в петлицах, шинели с меховыми воротниками, алые лампасы генеральских брюк, длинные сапоги с лаковым посверком, лайковые перчатки и обязательно стеки! О, как же они любили стеки!

А теперь, на жесткой скамье с прямой спинкой в этом зале, под сводами которого, кажется, собралось все отчаяние мира, ненасытная, всепоглощающая ненависть и невозможная, не проходящая до конца жизни боль тысяч оставшихся в живых людей, им очень боязно и неуютно. В серых офицерских мундирах вермахта без знаков различия они и сами выглядят какими-то жалкими и серенькими человечками. Все подсудимые немолоды.

Лысина Еккельна увеличилась, морщинистые щеки запали, и, несмотря на то, что его регулярно бреет тюремный парикмахер, он, как и остальные, выглядит небритым. Сидящий рядом с ним генерал Руфф похож на Дон Кихота, только никогда у благородного испанского идальго не было в глазах такого отчаяния, страха и ненависти одновременно. Очкастый, иезуитского облика штандартенфюрер Беккинг вообще старается не поднимать глаз, зато сидящий во втором ряду генерал Павель, начальник лагерей Остланда, смотрит прямо перед собой с выражением цинического бесстрастия. Кому-кому, а уж ему-то точно известно, что его ждет. Чего стоят только показания рижан об обгрызенной русскими пленными солдатами коре с хлипких деревьев на территории шталага в центре Риги на Артиллерийской улице и сотнях костлявых трупов, ежедневно вывозимых оттуда! А сколько было таких шталагов и дулагов на территории Остланда! А генерал фон Монтетон почему-то часто вертит своей птичьей головой по сторонам, как бы выглядывая мучительно в зале какого-то важного знакомого.

Обвинительное заключение, за которым последовал допрос многочисленных свидетелей, рисовало невероятные, жуткие картины. В серых канцелярских папках, сложенных в толстые стопы, гремели винтовочные залпы, пули с омерзительным чмоканьем рвали человеческую плоть, сапоги метких и веселых от водки карателей шлепали по жирным кровавым лужам. Земля, насыпанная тонким слоем на могиле только что расстрелянных сотен людей, шевелилась, земля… дышала телами еще живых недорасстрелянных жертв.

Хрустко горели крестьянские хаты, разнося вокруг себя липкий, долго не проходящий запах горелого человеческого мяса. Когда человек сгорает заживо, хорошо, если он успевает задохнуться в дыму. Именно так чаще всего умирали маленькие дети. Значительно хуже и больнее, когда его опаляет открытым огнем. Кожа моментально вспухает пузырями, потом обугливается, чернеет и лопается, но поскольку человек во многом состоит из воды, то горит он плохо. Часто людям удавалось выскакивать из сараев или овинов, где их хладнокровно сжигали заживо строители новой Европы. Тогда хохочущие каратели благодушно расстреливали в упор эти мечущиеся в огне черные фигуры, которые еще недавно, вот-вот только что, были людьми — мальчиками и девочками, женщинами и мужчинами…

Маленькая девочка, запинаясь и плача, рассказывает о том, как ее родителей, в числе тысяч других, убили в еврейском гетто.

Священнослужители разных конфессий рассказывают о мучениях своей паствы в годы оккупации. Нет только ни одного раввина, их всех истребили вместе с общинами.

Бывшие заключенные концентрационных лагерей Саласпилса и Клооги, каунасского Девятого форта и рижской Центральной тюрьмы рассказывают о том, как их убивали, пытали и морили голодом.

Ах, как много рассказывают эти люди, эти уцелевшие свидетели, как жаль, что они уцелели, спаслись, сумели спрятаться под грудой еще теплых трупов, успели убежать, скрыться, выжить там, где не должен был выжить никто. Ах, как жаль, что ничего нельзя повторить, переиграть заново, уж тогда бы никто не спасся, перетрясли бы все кучи мертвецов, прочесали бы все чердаки и подвалы, проверили бы все душегубки, утроили бы оцепления, ничто живое не ушло бы… Но поздно, ах, как поздно, и не переиграть более ничего…